Тридцать три несчастья. Том 4. Занавес опускается - [6]

– Сестра имела в виду, – поспешно вмешалась Вайолет, – что удивляется, откуда вы так много про нас знаете.

– Откуда вообще люди о чем-то узнают? Прочел, разумеется! Так точно! Я внимательно читаю каждую глубоководную почтовую весть, посылаемую волонтерами. Правда, в последнее время я их не получаю! Так точно! Поэтому я так рад, что вы неожиданно тут объявились! Так точно! Я чуть в обморок не хлопнулся, когда заглянул в перископ и вдруг увидел прямо перед собой ваши мокрые мордашки! Так точно! Я не сомневался, что это вы и есть, но все равно не колеблясь потребовал у вас пароль! Так точно! Я никогда не колеблюсь! Так точно! Такова моя личная философия!

Капитан остановился на середине коридора и показал на медный прямоугольник на стене. Это была табличка, что означает «металлическая дощечка с выгравированными словами, и такие таблички, как правило, свидетельствуют о том, что на этом месте произошло нечто важное». На верхней части таблички был выгравирован глаз Г. П. В., взирающий сверху на слова «Личная философия капитана». Надпись была сделана громадными буквами, но, чтобы разглядеть слова пониже, Бодлерам пришлось подойти совсем близко.

– «Тот, кто колеблется, – пропал!» – вскричал капитан, тыча в каждое слово толстым пальцем в перчатке.

– «Или та», – добавила Вайолет, показывая на два кое-как нацарапанные слова.

– Их приписала моя падчерица, – пояснил капитан Уиддершинс. – И она права! «Или та!» Однажды я шел по этому самому проходу и вдруг осознал, что любой может пропасть, если будет колебаться! Скажем, вас преследует гигантский осьминог, а вы на мгновение останавливаетесь, чтобы завязать шнурок на башмаке. И что произойдет? Все пропало – вот что произойдет! Так точно! Вот откуда взялась моя личная философия! Я никогда не колеблюсь! Никогда! Так точно! Правда, изредка я тоже колеблюсь! Но стараюсь удержаться! Ибо тот или та, кто колеблется, – пропали! Идем дальше!

И, ни минуты не колеблясь, капитан Уиддершинс круто развернулся и повел детей по коридору. При каждом шаге его непромокаемые сапоги издавали чавкающий звук, который разносился по всему коридору. У детей немного кружилась голова от беспрерывной трескотни капитана. Они глубоко задумались о его личной философии и начали прикидывать, не следует ли им перенять ее. Обзавестись личной философией – это все равно что завести дома ручную мартышку: поначалу это очень увлекательно, но бывают ситуации, когда это не совсем сподручно. «Тот или та, кто колеблется, – пропали» – философия на первый взгляд вполне разумная. Но Бодлерам вспомнились ситуации, когда лучшее, что они могли в тот момент сделать, – это заколебаться. Вайолет радовалась, что однажды заколебалась, когда они с сестрой и братом жили у Тети Жозефины. Без этого она не успела бы осознать важность мятных лепешек, лежавших у нее в кармане. Клаус радовался, что на минуту заколебался, когда они прятались в больнице, иначе у него не родилась бы мысль переодеться самому и переодеть Солнышко в белый халат и таким образом, выдав себя за медицинских работников, избавить Вайолет от неуместной операции. А Солнышко радовалась, что помедлила перед палаткой Графа Олафа на Коварной горе, в результате чего подслушала название последнего безопасного места, которого Бодлеры надеялись достичь. Однако, несмотря на все эти случаи, когда колебания оказали большую помощь, детям не хотелось брать себе в качестве личной философии выражение «Тот или та, кто не колеблется, – пропали», поскольку в любой момент мог появиться гигантский осьминог, особенно пока Бодлеры находились на борту подводной лодки, и было бы чрезвычайно глупо с их стороны колебаться, если бы он за ними погнался. Возможно, рассуждали Бодлеры, самым разумным в качестве личной философии было бы выражение «Иногда тот или та должны колебаться, а иногда не должны». Но это им показалось слишком длинным и невнятным и не годилось для таблички.

– Возможно, если бы в свое время я не заколебался, – продолжал капитан, – «Квиквег» был бы уже отремонтирован! Так точно! Боюсь, подлодка и команда не в лучшей форме. Так точно! Мы подвергались атакам злодеев и пиявок, акул и агентов по продаже недвижимости, пиратов и их подруг, торпед и рассерженного лосося! Так точно! – Капитан остановился перед толстой металлической дверью, повернулся к Бодлерам и вздохнул. – Все: от радиолокационной установки и до моего будильника – в неисправном состоянии! Так точно! Поэтому меня и радует, что ты здесь, Вайолет Бодлер! Нам позарез требуется кто-то, разбирающийся в механизмах.

– Посмотрю, что я смогу сделать, – отозвалась Вайолет.

– Пойдем, посмотришь! – И капитан Уиддершинс распахнул дверь.

Бодлеры вошли вслед за ним в огромное помещение, своего рода кают-компанию. Когда капитан говорил, слова его отдавались гулким эхом. Повсюду были трубки – на потолке, на полу, они торчали из стен под разнообразными углами. Между трубками размещалось множество непонятных пультов с кнопками, рычажками и экранчиками, а также мелкими надписями типа: «Опасно!», «Осторожно!» и «Тот или та, кто колеблется, – пропали!». Кое-где поблескивали зеленые огоньки. В дальнем конце помещения стоял громадный деревянный стол, заваленный книгами, картами и грязной посудой. Он располагался под огромным иллюминатором (имеется в виду круглое окошко, через которое Бодлеры увидели мутные воды Порченого потока).