Тридцать третье марта, или Провинциальные записки - [12]

Неподалеку от музея, на Никольской улице Володарского, стоит заколоченный и заросший бурьяном деревянный дом. Это дачный дом когда-то самых богатых и именитых нерехтских купцов Дьяконовых. На фотографии начала прошлого века он приветливо машет с веранды второго этажа белыми полотняными шторами. Если заглянуть в окно, то можно увидеть в глубине гостиной накрытый стол с самоваром, и на скатерти, рядом с каждым прибором, лежат столовые, закусочные, чайные и ажурные салфетки. Хозяева о чем-то беседуют с гостями… Только не заглядывайте в разбитые и заколоченные фанерой окна — ничего вы там не увидите, кроме паутины по углам, ободранных стен и прогнивших полов. Загляните в то, на котором сохранился резной наличник, и чудом уцелела треугольная вставка из синего стекла. Вот через это синее стеклышко…

* * *

Если ехать из уездного Кириллова Вологодской губернии в такой же уездный Белозёрск той же губернии, то сначала будет километров шесть асфальта в бесчисленных заплатках, потом еще десяток проселка, усыпанного мелкой щебенкой, а уж потом паромная переправа через широченную Шексну. Перед заездом на паром пассажиры автобуса выходят на берег, молча курят, облокотившись на полосатое бревно шлагбаума, и плюют на воду. Автобус заезжает, все заходят на палубу, и, пока паром идет к другому берегу, все снова курят, облокотившись уже на перила парома, и снова плюют на воду. Если перестать курить, свернуть ладони трубочками и приставить их к глазам, то видно, как из дальнего далека медленно, точно гусеницы по стволу огромного дерева, ползут по остекленевшей от жары и безветрия водной глади огромные самоходные баржи под названием «Волго-Дон» или «Волгонефть» а то и вовсе «№2345-01». Как ни всматривайся — не увидишь на них ни матроса, ни матроски, ни сохнущих на веревке тельняшек или капитанских трусов с крабом. Дым не идет из их труб, и, тем не менее, они все ползут и ползут, словно Ползучие Голландцы. Построенные еще в незапамятные советские времена, эти баржи возили от самой Астрахани до Ленинграда нефть, лес, песок и другие, как тогда говорили, «народнохозяйственные грузы». Потом наступило то, что рано или поздно у нас наступает всегда, и народное хозяйство приказало долго жить. Нефть, заключенная в большую трубу с краником на конце, потекла в… ну, да не об ней речь. Баржи были позабыты и позаброшены, однако ходить каким-то чудом не перестали, хоть и команды с них, после того, как им перестали платить зарплату, разбежались, унося в карманах, кто бутылку с нефтью, кто центнер песку, кто связку сосновых бревен на строительство дачного домика. Никто не знает, что эти ржавые исполины перевозят в своих трюмах, поскольку баржи никогда не пристают к берегу, а только ползут и ползут, искусно лавируя между отмелями и островами. Где места их зимовки, где заправляются они мазутом и заправляются ли они вообще — только одному их корабельному богу и ведомо. Кстати, о зимовках. Зимой паромная переправа через Шексну не действует, но в условленное время подъезжает с одной стороны к берегу реки рейсовый автобус из Кириллова, а с другой, к другому берегу, автобус из Белозёрска. Выходят из автобусов люди и длинной вереницей идут по шекснинскому льду на посадку в кирилловский автобус белозёрцы, а кирилловцы им навстречу — садиться в белозерский. Трещит и раскалывается от мороза на огромные голубые глыбы воздух, зубастый, точно большие шекснинские щуки, ветер, норовит откусить полноса или даже целый нос со щекой в придачу, а они идут и не оглядываются, точно разведчики, которых обменивали друг на друга в кинофильме «Мертвый сезон», с той лишь разницей, что не выбегут обниматься им навстречу водитель автобуса и кондуктор, замотанный в толстый шерстяной платок поверх китайского пуховика. Ну, а с началом навигации, все повторяется сначала: грузовой паром, автобус, пассажиры, плюющие на воду, и огромные баржи, безмолвно ползущие вдалеке. Паром никогда не подходит к ним близко, а всегда пережидает на почтительном расстоянии, пока они пройдут мимо. Говорят, одну или даже две таких баржи видели чуть ли не у берегов Швеции или Англии. Впрочем, сами очевидцы признают, что в тот день был густой табачный дым и ром туман и они могли обознаться.

Белозерск

Чем меньше русский провинциальный городок, и чем дальше он забрался в глушь, тем больше он похож на обитаемый остров в океане. И ехать-то к нему надо по плохой дороге, а потом и вовсе без нее, и автобус туда идет только раз в сутки, и сломается он по пути, и последний километр или полтора придется пылить на своих двоих по обочине, если лето, или чавкать по ней же, если осень или весна, и самое загадочное — та же самая дорога обратно будет еще труднее. Выбраться из такого городка совершенно не представляется возможным. На вторые сутки, хоть бы и приехал человек из самой Москвы с двумя мобильными телефонами и беспрерывно звонил бы по ним, выясняя почем нынче доллар или какая-нибудь кредитная ставка, ни с того, ни с сего заводится у этого москвича сам собой огород с картошкой и свеклой, появляются удочки, а то и бредень. К концу третьего или четвертого дня научается он гнать чистый как слеза, крепчайший самогон на смородиновых или березовых почках, а уж недели через три один или два чумазых мальчишки точно будут кричать ему «Папка, купи мороженого!» И месяца не пройдет, как человек перестанет узнавать в лицо свои мобильные телефоны, перестанет ежечасно подносить их к уху, отвечать на звонки… да и не будет их вовсе, — этих телефонов, потому что красивая, но строгая жена его завернет оба бесовских аппарата в чистую тряпицу и спрячет от греха подальше в жестяную банку с сахаром-песком. Да откуда же у него возьмется жена? — спросит дотошный читатель. Да оттуда же, откуда и огород. Природа этих удивительных процессов изучена еще очень плохо. Да и кому ее изучать? Ученые в медвежьи углы приезжают редко. Впрочем, ученые наши, из тех, что еще остались, если и покупают билеты, то совсем в другую сторону.