Тридцать шестой - [9]

Вы человек молодой, нетерпеливый, а тут спешить не надо, ибо история доктора Фауста — история поучительная. Мне-то теперь все равно, а вот вам будет интересно. Уж потерпите. А чтоб легче терпеть — не пропустить ли нам еще по кружечке, а? Не возражаете? Вот и славно. Так мы, не торопясь, и побеседуем. Приятно поговорить с образованным человеком, вы уж не чурайтесь меня, старика.

Так вот. Я, конечно, добрый католик, но служил под знаменами Франца фон Зиккингена, ходил с ним и во Франкфурт, и в Трир, и во Францию, где и получил вот этот шрам под глазом, так что не мог я предать своего командира. Мы, немцы, самые лучшие солдаты, потому что беспрекословно слушаемся своих командиров. И будь ты хоть мавр, хоть — тьфу! — иудей (не к ночи будь помянуты), но если твой командир приказал воевать с папистами, значит, с ними надо воевать. И точка.

Досталось нам тогда по первое число. Старина Франц был отличным командиром, но что он мог сделать, когда против него ополчились все князья округи? В общем, загнали нас в ловушку, заперли в замке Ландштуле и осадили по всем правилам осадной науки, будь они неладны.

А надо сказать, незадолго до осады заезжал к рыцарю фон Зиккингену его приятель из Кройцнаха. Высокий, видный мужчина, хорошо одетый, сразу видно — благородный человек, вот прямо как вы, я ж тоже сразу увидел: этот человек — благороднейший, интересуется наукой и искусствами, прямо как рыцари Франц и Ульрих. И щедрый: вон поставил старику Иоганну пивка, славное тут пивко, правда? Но вечереет, холодеет, и я бы посоветовал вашей милости попробовать местную горькую настойку на травах. Нигде вы не найдете такой славной охотничьей настойки, как у нас! Заодно с вами и старик Иоганн погреется, хорошо?

А?! Что я вам говорил?! Лучший напиток Саксонии!

Так вот. Звали этого его приятеля Генрих Корнелиус, но он сам себе прибавил еще одно имя, Агриппа, уж не знаю, зачем ему это было надо. А я тогда был оруженосцем, чистил господину фон Зиккингену доспех, точил меч. О, я прекрасно умею точить мечи! Тут, знаете ли, главное — правильно держать брусок, точно выбрать угол. Тогда и клинок сверкает, и кромка — острая как бритва. А для этого нужен навык и глазомер.

Увидев, как сверкает меч рыцаря фон Зиккингена, Генрих изумился: кто этот искусный мастер? И призвав меня к себе, попросил наточить кинжал, что висел у него на поясе. И когда я на его глазах наточенным клинком разрубил прямо в воздухе подброшенный им платок, то он в благодарность за мое искусство наградил меня целым гульденгрошем!

Рассказываю я хуже, чем точу клинки, но не могла бы ваша милость в знак благодарности пожаловать старику Иоганну еще настоечки? Вот спасибо!

Тут союз князей подтянул к замку пушки, и дело стало совсем плохо. Особенно когда от полученных в бою ран скончался славный рыцарь Франц фон Зиккинген, и стало ясно, что удержаться мы не сможем. Так что Ландштуле пришлось сдать. А ведь рыцарь наш сражался на стенах рядом с простыми кнехтами, не чурался и лично из арбалета пострелять, да вот беда, князья-то тоже воевали неслабо. И я рядом с ним успел повоевать на тех же стенах и потерял при особо жестоком штурме три пальца на правой руке: у них там тоже кое-кто умел точить мечи.

В общем, пришлось открыть им ворота и сдаться на милость победителей. Попал я в плен к епископским ландскнехтам, получил, как водится, свою порцию тумаков да лишился четырех зубов. Пока союзная армия стояла на постое в замке, чистил им выгребные ямы да прислуживал на кухне, терпел немилосердные побои, которыми они развлекались. А как союз князей распался, и меня пинками прогнали вон.

Куда мне было идти и что делать? К тому времени я только и умел, что острить мечи, заряжать пищали да рубить с размаху кого придется и куда придется. В ландскнехты меня никто бы уже не взял, с изуродованной-то рукой, да и возраст уже был не тот, честно говоря. Долго слонялся я по городам и весям, жил подаянием да тем, что давали за наточенные ножи, но время было бедное, тяжелое, давали плохо, так что, когда я доплелся до Кройцнаха, во мне с трудом можно было узнать того бравого вояку, что в свое время ловко фехтовал да широко улыбался. Теперь мне улыбаться было не с руки, да и нечем.

Но добрый господин Корнелиус каким-то чудом узнал старого Иоганна: ведь был я тогда хоть и не таким старым, но выглядел, говорят, еще хуже, чем сейчас. Увидев меня, оборванного и изможденного, просящим подаяния на лестнице у кирхи, мастер Корнелиус долго всматривался, как будто что-то припоминал, а потом воскликнул: «Ганс, ты ли это!»

И я разрыдался, такими далекими показались мне те времена, так было жалко себя, так обидно, что друг моего командира, славного рыцаря фон Зиккингена, с трудом узнал в нищем оборванце бравого солдата Бределя. Вот и сейчас: как вспомню — так слезы градом, уж извините старика. О, спасибо, травяная настоечка и от печали лучшее лекарство, а коли еще с местным светлым винцом! В Саксонии добрый рислинг, легкий, ароматный — одно удовольствие!

Мастер Генрих Корнелиус Агриппа преподавал студиозусам философию, историю и алхимию, в которой добился удивительных успехов. Это было ясно даже такому невежде, как я. Жил он уединенно, кроме кухарки, никаких слуг не держал, только раз в неделю ходила к нему экономка — наводить порядок.