Тридцать шестой - [56]

Натаниэль учил различать знамения луны. Поэтому он больше всего пользовался женским вниманием: ведь теперь женщины могли точно знать, когда начнется кровотечение и когда произойдет зачатие.

А вот Арэтакой — тот стал главным авторитетом у мужчин, ибо рассказал им о знамениях земли. Теперь охота стала гораздо более удачной, добытчики научились читать следы зверей и с тех пор точно знали, куда побежал олень и в какой стороне скрылась лисица.

Шамшиэль, в свою очередь, научил различать знамения солнца. Это было важно. И еще он учил их считать.

В общем, все занимались привычными делами, а по ночам…

По ночам долина по-прежнему оглашалась сладострастными стонами. Дочери людей истово одаривали мудрых пришельцев любовью, и к этому пришельцы никак не могли привыкнуть. Это не надоедало, и за это можно было отдать все, а не только те жалкие, как считали сами воины, знания, которыми они щедро снабжали своих подруг и их родственников. Это была самая ничтожная плата за неведомое ранее наслаждение.

От этого наслаждения у стройных красавиц становились выпуклыми плоские животы, набухали груди, расширялись соски, и в глазах мутнело что-то непонятное, ведомое им одним. А потом стали появляться на свет один за другим красные кричащие младенцы, которые теперь занимали все внимание матерей, воркующих над ними, не отпускающих их от себя ни на секунду, кормящих жирным вкусным молоком, щедро брызжущим из увеличившихся грудей.

Все двести собирались время от времени вместе, делясь впечатлениями от той жизни, которой им приходилось теперь жить. И все согласились друг с другом, что их захватило еще одно новое чувство, ранее неизвестное. Красные кричащие младенцы вызывали щемящее беспокойство, их нужно было защитить — пока непонятно от кого или отчего, но обязательно защитить. И перехватывало горло, когда видели, как хватает беззубый рот большой розовый сосок и как склоняется над младенцем улыбающаяся подруга, и не было в мире прекрасней зрелища. И все согласились с этим.

О том, что они оставили в той, прошлой жизни, уже почти не вспоминали. А если и вспоминали, то равнодушно. Было и прошло.

Дети вырастали в огромных красавцев.

Они были действительно очень высокими. Все как один. Выше всех тех, кто был рядом. И родители очень гордились ими, торопясь передать им знания, что имели сами. Даже старея, женщины оставались прелестными и все так же дарили наслаждение, от которого никак нельзя было отказаться, ни при каких условиях. Но таких условий никто и не ставил. Это была не жизнь. Это было — счастье.

И все кончилось в один момент.

Шемихаза готовил настой из чабреца и бессмертника, чтобы дать его очередному младенцу, родившемуся на прошлой неделе в доме Номиэля. Устав помешивать варево в котле, он выпрямился размять затекшую спину, выпрямился всего на мгновение, ибо настой надо было мешать, не останавливаясь. И в это самое мгновение он увидел четыре черные точки, возникшие далеко на горизонте.

Нехорошее предчувствие забилось внутри, поднялось оттуда, заполнило тоской все тело. Шемихаза крикнул старшего из детей Номиэля, приказав ему помешивать настой, пока не досчитает до тысячи, а сам двинулся навстречу точкам.

Очень не хотелось ему идти, но не идти было нельзя.

По дороге присоединились ближайшие соратники — Рамиэль, Натаниэль, Езекиэль. Дальше пошли вчетвером. На полпути к селению встретились с теми четырьмя.

Шемихаза, как главный, поздоровался первым, стараясь быть очень вежливым, как того требовал этикет:

— Приветствую вас, Михаэль, Сариэль, Рафаэль и Габриэль.

Михаэль ответил на правах старшего:

— И тебе привет, Шемихаза. И вам, — он кивнул соратникам. Те молча кивнули в ответ. Повисло напряженное молчание.

— Ну что, бывшие воины, нравится вам ваша новая жизнь? — нарушил тишину Михаэль.

— Нравится, — спокойно ответил Шемихаза.

— А вот нам не нравится, — вмешался Габриэль, но Михаэль только бросил взгляд на него, и тот закрыл рот. Собирался ведь еще что-то сказать. Ну и правильно, что не сказал.

— Габриэль торопится, но говорит правду, — продолжил Михаэль. — Нам не нравится то, что вы тут устроили. С какой стати вы решили, что можете этим заниматься? Да еще так смело, на свой страх и риск. Зачем передавать этим несчастным совершенно не нужные им знания? Кто разрешил?

— А кто сказал, что эти знания им не нужны?

— Он сказал. — Михаэль внимательно всматривался в лицо Шемихазы, пытаясь угадать его реакцию. Но Шемихаза умел оставаться бесстрастным. — Только Он может решать, кому что и когда нужно узнавать. Только Он определяет, кто достоин, а кто — нет. И ничто не скроется от взора его. Ты что, Шемихаза, — продолжал Михаэль, и голос его становился все тверже. — Ты что вообразил себе? Что вот так спокойно сбежишь, сбросишь с себя ответственность, которую не тебе дано сбрасывать, — и все это сойдет с рук? Что Он скажет: мол, ну и ладно, пусть эти двести предателей живут мирно и счастливо, пусть извергают семя в земных женщин, когда захотят и сколько захотят, пусть делятся запретным знанием? Ты на самом деле так думал, Шемихаза?

— Нет, — честно ответил тот. — Я знал, что когда-то расплата придет, но я очень надеялся, что позже. А где-то в глубине души очень хотел, чтобы так и было, как ты сказал. Кому от этого плохо? Разве Он не хотел, чтобы людям было хорошо?