Тридцать первое июня - [33]

И насморк ли тому виной или что иное, но душится она сверх всякой меры…

Филипп вдруг открыл глаза, потянулся было и рывком сел на постели, дико озираясь вокруг. В окно струился слабый утренний свет. Внизу Элли возилась в кухне, звеня посудой.

С минуту Филиппу казалось, что он задыхается. Он вскочил с кровати и уставился на туалетный столик Элли в дальнем углу спальни. Черт возьми, кто-то, наверно, пролил целый флакон духов!

Удушливый приторный запах пропитывал всю комнату и обволакивал Филиппа точно облаком. Запах становился с каждой секундой невыносимее. Филипп лихорадочно оглядел столик, но все флаконы были плотно закупорены.

От этого тошнотворно-сладкого зловония кружилась голова. Филипп растерянно замигал, дрожащей рукой зажег сигарету. Спокойно, без паники, сказал он себе. Наверно, Элли опрокинула флакон, когда одевалась. Филипп глубоко затянулся сигаретой и судорожно закашлялся: едкий дым обжег ему горло и легкие.

— Элли!

Все еще надрываясь от кашля, он кинулся в прихожую. Запах горящей спички превратился в едкую вонь, будто тлел палый лист. Филипп с ужасом уставился на сигарету и швырнул ее в плевательницу. Запах становился все удушливее. Филипп рванул дверцы чулана, ожидая, что оттуда повалят клубы дыма.

— Элли! Кто-то поджег дом!

— Ду что ты такое говоришь, глупый, — донесся снизу голос Элли. — У бедя просто дебдошко подгорели гредки.

Перепрыгивая через две ступеньки, Филипп кинулся вниз по лестнице, и тут у него совсем перехватило дыхание. В нос ударил острый прогорклый запах горящего жира. К нему примешивался одуряющий маслянистый запах перекипевшего кофе. В кухню Филипп ворвался зажав нос, из глаз у него ручьями текли слезы.

— Элли, что ты тут вытворяешь?

Жена посмотрела на него с изумлением.

— Готовлю завтрак.

— Неужели ты не чувствуешь, какая тут вонь?

На плите негромко, многообещающе булькал автоматический кофейник. На сковородке шипела и сверкала яичница из четырех яиц, на буфете просыхали на бумажном полотенце с десяток ломтиков ветчины. Все дышало невинностью и покоем.

Филипп осторожно отнял руку от носа, понюхал и… едва не задохнулся.

— Ты что, в самом деле не чувствуешь, какая тут вонь?

— Дичего я де чувствую, — отрезала Элли.

— Кофе, ветчина… Поди-ка сюда на минутку.

От Элли так и несло ветчиной, кофе, горелыми гренками, но больше всего духами.

— Ты уже душилась сегодня?

— До завтрака? Да ты сбеешься!

— Ни капельки? — Филипп весь побелел.

— Ди капельки.

Филипп помотал головой.

— Постой, постой. Должно быть, мне все это просто кажется… Мне… мне почудилось, вот и все. Слишком много работал, нервы шалят. Еще минута — и все пройдет.

Он налил себе чашку кофе, добавил туда сливок, положил сахару.

Но отведать кофе ему так и не удалось. Он не мог поднести чашку к губам. От кофе разило так, будто оно по крайней мере недели три кипело в грязной кастрюле. Запах был настоящий, кофейный, но какой-то зловеще искаженный, отвратительный и тошнотворный. Он заполнил всю кухню, обжег Филиппу горло — и слезы хлынули у него из глаз.

И тут Филипп начал прозревать истину. Расплескав кофе, он задрожавшей рукой поставил чашку на стол. Духи. Кофе. Сигарета…

— Шляпу, — задыхаясь выговорил он. — Дай шляпу. Мне надо в лабораторию.

По дороге ему становилось все хуже и хуже. Во дворе его едва не стошнило от запаха сырости и гнили, который серым облаком поднимался с земли. Навстречу, дружески виляя хвостом, кинулся соседский пес, испуская благоухание целой собачьей своры. Пока Филипп ждал автобуса, каждая проезжавшая мимо машина обдавала его удушливым зловонием и у Филиппа перехватывало дыхание, он кашлял до изнеможения и вытирал скомканным платком слезящиеся глаза.

А вокруг, казалось, никто ничего не замечал.

Поездка в автобусе была как страшный сон. День выдался сырой, дождливый, и в автобусе стояла духота, как в раздевалке для спортсменов после труднейших состязаний. На сиденье рядом плюхнулся мутногдазый субъект с трехдневной щетиной на подбородке, и Филиппу разом припомнилось, как в студенческие дни он зарабатывал себе на жизнь тем, что чистил чаны на пивоваренном заводе.

— Ш-ш-шикарное утро, док, правда? — выдохнул мутноглазый.

Филипп побледнел. Сосед еще вдобавок позавтракал чесночной колбасой! Напротив сидел какой-то толстяк, изо рта у него, точно некий отвратительный нарост, свисала потухшая сигара. Филиппа замутило, он закрыл лицо рукой, пытаясь незаметно зажать нос. Наконец со стоном облегчения он вывалился из автобуса у ворот лаборатории. На лестнице он встретил Джейка Майлза. Джейк был бледен, бледен как полотно.

— Привет, — слабым голосом выговорил Филипп. — Отличная погода. Похоже, что и солнце выглянет.

— Да-а, — ответил Джейк. — Погода отличная. А ты… э-э… как ты себя чувствуешь, ничего?

— Отлично, отлично. — Филипп швырнул шляпу в свой шкафчик и с напускной деловитостью открыл инкубатор, где у него хранились колбы с вакциной. Но тотчас захлопнул дверцу и вцепился в край рабочего стола с такой силой, что побелели суставы. — А почему ты спрашиваешь?

— Да так. Просто ты сегодня неважно выглядишь.

Оба молча уставились друг на друга. Потом, точно по сигналу, взглянули в дальний конец лаборатории, где за перегородкой помещался кабинетик Коффина.