Трибунал - [94]

Далекая автоматная стрельба прекращается.

— Погаси эту лампу, — ругается Григорий, когда Женя входит с зажженной лампой в руке. — Немцы подумают, что мы напрашиваемся на обстрел!

Какое-то время все лежат на полу, прислушиваясь к вою бури.

— Вот увидите, наши ребята нашли тех немцев, которых искали, — говорит Михаил, первым поднявшийся на ноги.

— И скосили всех одной очередью, — говорит Женя, выползая из-за стойки с двустволкой в руке. Зажигает карбидную лампу и наливает себе стакан водки. Залпом выпивает ее.

— Идите, пейте, — кричит она, кампанейски наполняя стаканы.

Все медленно вылезают из укрытий, убежденные, что немцы лежат убитыми где-то в исхлестанном ветром снегу.

СЛУЖЕБНЫЕ СОБАКИ

Ни при каких обстоятельствах ни генерал, ни рядовой солдат не должны даже думать о добровольном оставлении позиции. Для того чтобы пресекать эти бесчестные мысли, у нас существуют трибуналы. Я приказываю ликвидировать этих подлецов-пораженцев.

Адольф Гитлер, август 1944 г.

— Тут не над чем смеяться, — говорит финский капрал, раздраженно глядя на нас. Но мы продолжаем смеяться. Такого смешного трупа мы еще не видели, а повидали их немало. Собственно говоря, это два трупа, так тесно сомкнутые, что сперва мы приняли их за один.

— Перестаньте, — яростно орет капрал. — Тут нет ничего смешного!

— Если это не повод надорвать животик, — кричит Порта, давясь от смеха, — то не знаю, что может быть поводом!

— Подумать только! Лежит посреди постели, с удовольствием трахается и только собирается кончить, как падает планирующая бомба и выбрасывает его взрывной волной на пол, — усмехается Малыш.

Унтер-офицер из мотоциклетного дивизиона пытается разъединить трупы, однако ноги женщины так крепко обвиты вокруг бедер мужчины, что он сдается.

— Он был единственным мужчиной, которого я любила, — говорит стоящая среди нас девушка. В голосе ее звучат слезы.

— Как жаль, что он погиб, когда занимался любовью с другой, — говорит Грегор.

— Притом с немецкой проституткой, — говорит девушка и разражается рыданиями.

Ледяной воздух ударяет нас, словно таран, и вытягивает последние остатки тепла из тел.

— Дыши медленнее, — советует Хайде, когда у меня начинается неистовый приступ кашля. — Если обморозишь легкие, твоя песенка спета.

Я утыкаюсь лицом в меховые перчатки, дышу осторожно и подавляю разрывающий грудь кашель. Даже сквозь мех и толстый маскировочный капюшон ледяной воздух жжет раскаленным железом. Стоит нам остановиться хоть на несколько секунд, неподвижный воздух тут же превращает наше дыхание в иней. Мы можем задохнуться в собственном дыхании.

Луна светит ярко, на ночном небе сверкают звезды. Воздух морозный, сухой. Тундра принимает какой-то странный, призрачный вид — жуткий и вместе с тем очень красивый.

На северо-востоке играет громадная пелена света, краски переливаются и меняются. Мы, как зачарованные, смотрим на эти трепещущие в небе электронные вымпелы.

— Знаете, что сегодня один из больших праздников? — спрашивает Порта. — Все продолжатели войны в церкви поют гимны. А мы здесь носимся по снегу и проламываем друг другу головы!

— Это один из великих немецких праздников, — гордо говорит Хайде.

— Да, еще бы! Тысячу лет назад наши германские предки поглощали в этот день много жареного кабаньего мяса, — усмехается Порта, цокая языком.

— Это правда сочельник? — спрашивает Старик, неотрывно глядя на многоцветные переливы северного сияния.

— Как думаете, кончится война к следующему Рождеству? — размышляет вслух Грегор.

Ему никто не отвечает. Мы говорили то же самое на каждое Рождество, а война все длится.

— Пошли! Пошевеливайтесь, лодыри! — ободряюще кричит Старик. — Осталось чуть-чуть пройти — и мы на своих позициях!

— Мы никогда не дойдем, — стонет Грегор, указывая на клубящиеся перед нами громадные снеговые тучи. Начинается новая буря.

Где-то в клубящемся снегу стучит автомат, и мы слышим долгий, пронзительный вопль женщины. Автомат стучит снова.

— Ложись! — приказывает Старик, бросаясь за громадный сугроб.

Взлетает ракета, заливая невероятную снежную белизну призрачным светом. Висит в воздухе, слегка покачиваясь, несколько минут. В ее свете наши лица выглядят бледными, как у мертвецов.

— Я убил одного из русских! — кричит Малыш сквозь шум бури. Она несется по тундре ревущими порывами. — Он шел прямо на меня с большим мешком рождественских подарков!

Взлетает еще одна ракета, взрывается с глухим хлопком.

— Хоть бы они перестали запускать их, — ворчит Старик. — К черту их с этими ракетами! Где труп? — шипит он, толкая Малыша.

— Вон он! Мертвец мертвецом! — отвечает Малыш, указывая на темное пятно на снегу.

— Это женщина! — восклицает Порта, подползая к трупу. — Женщина, черт возьми! И ребенок с ней! Теперь нам нужен муж! Тогда будет целое семейство!

Мы с любопытством наклоняемся над трупом. Это молодая, красивая женщина. Пули Малыша не задели ребенка, но, кажется, он замерз до смерти.

— Нужно тебе было сразу убивать ее? — спрашивает Старик, укоризненно глядя на Малыша.

— Проклятье, я думал это один из советских солдат, которые нас преследуют, — оправдывается Малыш.

— Ну ты и охламон! — говорит Барселона.