Три жизни - [32]

Той ночью они еще не уснули — не протопился подтопок, и, хотя Алексей сам напросился закрыть вьюшку, Пайвин тоже не спал у себя в углу. Ворочался, кашлял и с хрипом вздыхал. Оба не слыхали, что кто-то подошел к избушке, и потому вздрогнули от стука в дверь.

— Есть ли живой-то кто? — устало крикнул сильным голосом незнакомый мужчина, и Молоков первым вскочил с нар, засветил керосиновую лампу. Видать, охотник или рыбак пожаловал, а то и заблудился кто-нибудь с поезда…

Алексей откинул крючок и запустил в избушку вымокшего и грязного человека.

— Здорово, мужики! — просипел он и сразу стал раздеваться. Повесил на гвоздь у трубы мазутную телогрейку и старую, тоже измазанную мазутом шапку с кожаным верхом, еле-еле стянул с ног сапоги. Был он невысок, худощав и белобрыс, не моложе пастухов, но ярко-синие глаза заметно молодили его лицо.

Пайвин курил и молча наблюдал за гостем, а Молоков, спохватившись, снял с гвоздя над изголовьем свою сухую одежду:

— На-ко, паря! Разболокайся вплоть до трусов, а то загриппуешь. Счас я дровишек подкину и чайку покрепче заварю. Супишко остался — не поморгуешь, разогрею.

— Да чего вы, ребята! — отшатнулся к плите мужчина. — Обсохну и так. А от чая и еды не откажусь.

— Стесняться здесь некого, — оживился Пайвин. — Раз подает одежу Алеша — бери. На самом деле ты синехонек. Здоровье после ни за какие деньги не купишь. Тракторист?

— Ага, механизатор! — отозвался гость, скидывая свою сырую одежду. — Меня на прорыв послали. Зябь в бригаде тутошней худо пашется. Ну, пахал я сутки, пока горючее не кончилось. Заглох трактор, а тут и вторая ночь. Пошел в деревню и заблудился, как-то еще на вас выбрался. Спасибо, мужики!

Молоков оставил себе кошму-потник, а матрац постелил для Осяги Грачева, как назвался тракторист. Пайвин предложил ватное одеяло и подушку.

— Давно на тракторе? — поинтересовался Пайвин, когда Осяга отужинал и накурился махорки у подтопка, и, охнув блаженно, забрался под одеяло.

— Подходяще, — откликнулся тракторист. — В сорок четвертом на прицепе начал, штурвальным осенями робил. Прицепные комбайны тогда были.

— Знаем знаем, самим приходилось! — обрадовался Алексей, словно не Осяга, а он сам рассказывал о своей юности.

— А потом ФЗО, потом… — тракторист чего-то замешкался. — По дурости удрал домой и отсидел за побег. Отработал то есть три месяца. Брюхо распорол, потому и раньше отпустили. Листовое железо как-то разгружали, не поберегся, и прилетело железо на меня… С пятидесятого года и сел на трактор самостоятельно. Самоуком вначале, а после курсы при МТС кончал. На коляснике до армии робил. Как отслужил — посадили на «Натик». Если бы не сманили в плотницкую бригаду, я бы механизаторский стаж давно выробил. Да позарился на топор, на легкую работу. Хотя какая она и легкая! Поднимали бревна на верх коровника — чуть с пупу не сорвал. Вообще-то глянулось плотничать, — вздохнул Осяга.

— Чего же опять к железу? — осудил его Пайвин.

— А куда деваться? Совхоз как организовали, механизаторы, кто получше, на производство подались, молодежи тоже неохота пачкаться у трактора. Вот и попросила меня дирекция совхоза вернуться. Я уж и отказывался: отвык от техники и правов на дизеля нет. Да робить-то надо кому-то, земля-то, она не виноватая. Ничего, три годика доскриплю. Руки, правда, шибко болеть начали, голова шумит тоже.

— Потом что, опять плотничать? — спросил Алексей.

— Зачем?! — удивился Осяга. — Не-е-ет, уволюсь тогда из штата.

— Как уволишься? А жить-то на что?! — приподнялся на постели Пайвин.

— А так, уволюсь — и все, — спокойно ответил тракторист. — Стаж механизаторский выроблю и отдыхать стану до пенсии.

— А жить будешь на что? — повторил Александр.

— Дайте-ко закурить, мужики, — попросил Осяга и, свертывая цигарку, пояснил: — На свои кровные жить станем. Баба моя год как уволилась. Когда народу не хватает, то без оформления помогает совхозу. Ну и я тоже в стороне тогда не останусь. Когда завелись сберкнижки у нас, мечтал мотоцикл с люлькой купить. Потом раздумал: отсоветовала жена. «Изробишься, — говорит, — и на кой лешой тогда тебе мотоцикл. Лучше накопим денег и до пенсии отдыхать будем. Доживем до пенсионного возраста — оформимся на пенсию, а пока деньги давай копить!»

— И много накопили? — Пайвин скинул байковое одеяло и тоже закурил.

— У бабы моей, пожалуй, тысяч семь на книжке, у меня чуть поболе будет.

— Небось в рюмочку не заглядываешь, — позавидовал Пайвин, хотя не очень верил, если тракторист возьмет и скажет «нет».

— Да я чо, не человек, што ли! — рассмеялся Осяга. — Праздники-то для всех бывают, а то и гости заглянут. А зря, конешно, не пирую. Работы, мужики, много, и, если бы пировал, как другие, не жилец бы я на этом свете. Вся земля в бригаде на мне с весны до весны. А мало ли другой еще работы…

— Уйдешь вот ты через три года, а кто на трактор сядет? Земля-то никуда ведь не денется.

Цигарка вспыхнула белым огнем, видать, тракторист бумаги толсто накрутил, и осветила впалощекое лицо Осяги.

— Какое мое дело! — почему-то рассердился Осяга. — Я свое честно отработал даже за двоих. И пошто я должен ноги на полосе протянуть из-за тех, что пьянствуют и лодырничают?