Три жизни - [20]

А ты, Серафимья сухорожая, не кричи! Во тебе кукиш с перцем и собачьим сердцем! Укуси, вострозубая! То-то же, не достать тебе Сашкин кукиш, не видать тебе Сашку, ежели сварничать станешь. Надейся на привесы, на их брюшины и думай: будет привес или отвес? А потом за этот «Урал» не отработаться в колхозе, чуть восстал за правду — начнут тыкать: «Мы тебе мотоцикл выделили внеочередь. А мы бы его Анатолию Гурьеву отдали, он механизатор сто сот стоит». Ну и так далее…

Эх, еще стакашик, и совсем добро, совсем… Не тошнит и теплее стало… Прр-рости, прр-рости, Серафимья Васильевна! Ты у меня баба… сто сот!..»

IX

С Михаилом Борисовичем после первого знакомства Пайвин не виделся пять дней, а наблюдал за ним издали, из укрытия. С тоскливой ревностью следил, как тот выскакивал из палатки поутру в одних красных плавках — они резали глаза, выделяясь на волосатом теле, и Александру казалось, что именно в этом месте у директора кто-то срезал кожу. Он давал приличный круг по острову и с разбегу тяжело бухался в реку.

Вдоволь набулькавшись в ласково-парной воде, Михаил Борисович расслабленно поднимался на берег, снимал с капронового шнура, натянутого на таловые тычки, лохматое махровое полотенце, такое же оранжевое, как палатка, и начинал яростно растирать мокрое тело.

«Не зря говорят, что волосатые люди — счастливые», — вздыхал за кустом Пайвин.

После зарядки и водных процедур под транзистор директор разжигал походную газовую плитку, ставил кастрюлю и чайник, слушая одновременно концерт по заявкам тружеников села. Все шло, как по расписанию, и только Алексей вынужден был скрываться. Иногда до зуда хотелось написать на радио письмо и заказать для Михаила Борисовича ту самую песню, которую он пел ему памятной ночью. Здорово ловко напомнил бы он директору о себе! Но Пайвин не придурок: вовремя спохватился, что своей заявкой раскроет место пребывания Михаила Борисовича и тогда хлынут сюда все, кому край как надо достать дефицитные запчасти. И тогда прощай спокойный и здоровый отдых, чего тот никогда не простит Пайвину. А стало быть, никогда не возьмет его к себе на базу даже грузчиком.

«Нельзя, нельзя раскрывать резиденцию Михаила Борисовича», — шевелил губами Александр, с завистью и уважением провожая голубую рюмку с коньяком в рот директора.

Видел Пайвин и то, как Михаил Борисович выплывал на резиновом ковчеге, и слушал, как под взмахи коротких весел он выкрикивал знакомый куплет: «Наш адрес не дом и не улица…» Директор базы отправлялся на Косую яму проверять сети. А их у него не маленько — три мешка. И поплавухи, и ряжовки, и даже морские глубокой посадки на три с половиной сажени.

Сколько сидел с удочками Пайвин, а ни одной путной рыбины не вытащил. Вершковые окуньки, чебаки и ельцы и то не всегда клевали, чаще ерши-окурки цапали червяка и топили поплавки с такой силой, словно матерый язь или окунь-горбач. А Михаил Борисович выбирал из сетей настоящую рыбу: язей и лещей, сорожины и линей, щук и двухфунтовых окуней. Полный рюкзак с прорезиненным нутром набивал. Тут тебе и уха, и жареха, и закоптить-завялить есть чего!

Пайвину страсть охота как бы нечаянно попасть на глаза Михаилу Борисовичу, а приходится держать себя в узде. Конечно, с Симой они вначале схватились, и дело дошло чуть ли не до драки. И опоясал бы Александр ее сыромятной плетью, если бы не Олеха. Вечно он выпадет, как черт знает кто и откуда! Соль, видите ли, ему понадобилась, придурку!

Пришлось унять себя и свернуть все на шутку. А то узнает Молоков, что запировал Пайвин, и ляпнет еще Анне Ивановне. Чего-то он, Олеха, шибко умным да сознательным сделался. Можно подумать, не Пайвину, а Молокову пообещал мотоцикл председатель. Правильно советовал ему когда-то в городе за выпивкой грамотный мужик: «Непьющих, Саша, остерегайся, опасные субъекты…»

А Серафимья понапрасну ощерилась на него. Все равно гурт не пасла, а тянула вино из «подушки». Это обида взяла, что не пригласили на остров, коньяк хлестали без нее, и он, Александр, «выхалкал», по ее словам, остатки, а ей, жене своей, граммочка не привез…

Пайвину с каждым днем тяжелее было «держать себя в узде», но он ждал и надеялся: позовет, позовет его Михаил Борисович! И тот позвал его…

Субботним вечером, когда Пайвин с женой поужинали, в дверь избушки кто-то постучал. И Александр, и Сима на минуту растерялись. Отвыкли они от такой вежливости, некому здесь ею заниматься. Молоков если и приезжал, то с улицы громко справлялся:

— Спите ли, Пайвины, али нет?

Стук повторился, и Сима первой нашлась:

— Да, да, да!

В избушку протиснулся Михаил Борисович, и Александр невольно поднялся с лавки. Директор тряхнул его руку, запросто познакомился с Симой и сразу заговорил о деле:

— Отправляю тебя, Александр, в срочную командировку. Адрес — сельмаг, запасные части — стеклотара.

— Сколько звездочек? Старлейта или?… — вопросительно уставился Пайвин.

— Нет, чего-нибудь попроще. Нам водочки, женщине красного. И чтоб живо! — протянул Михаил Борисович четвертную.

— Не возражаете, Серафима Васильевна? — осветил он Симу «золотым» ртом.

— Как можно, как можно! — поспешила согласиться Сима. — Не сомневайтесь, Саша мигом слетает, Серко у него шустрый.