Три жизни Юрия Байды - [3]

— Брось! — стукнул Илья кулаком по спине приунывшего друга, выходя из приземистого здания военкомата. — Не успеешь оглянуться, как снова лето, а за зиму подготовишься — на круглую «пятерку» сдашь вступительные! И в комсомол вступишь, верно?

— Ну тебя к черту, утешитель!.. — отвернулся Юрась, надувшись.

Не в пример худощавому, жилистому Илье, он был широк в плечах и в школе среди сверстников казался переростком. Темные непослушные волосы, скуластое лицо с красными девичьими губами, ровные белые зубы. По физическому развитию юный великан превосходил всех своих товарищей. Он с кем угодно мог помериться силой и ловкостью, но был застенчив и никогда в драки не лез, словно опасался нечаянно повредить кого-либо. Он приносил с собой в класс запахи дыма, окалины, конского пота, был самобытен и, казалось, рожден самой землей и окрестными лесами, которые знал наизусть. Бабка Килина — мать дяди Куприяна, у которых Юрась жил с детских лет, утверждала, что внук ее как две капли воды похож на своего покойного батю, такого же здорового, сильного… У того тоже плечи были — во! А руки… возьмет, бывало, вола за рога — и мордой в землю. Озоровал, кланяться заставлял скотину.

Заметный в селе дом Куприяна Темнюка и невзрачная хатенка Пелагеи Афанасьевой стояли в одном ряду. Усадьбы их, как и многие другие в Рачихиной Буде, уходили задами к речке, илистой, заросшей осокой. С весны до осени в ее зеленой гуще гоготала и крякала разная пернатая живность.

Проводив Илью в училище, Юрась затосковал в одиночестве. До этого ему и в голову не пришло бы, что разлука с другом школьных лет скажется на нем так тяжело. Он старался отвлечься, порой ругал себя за необщительность, за неумение приспособиться к обстоятельствам. В кузне ведь как на базаре — всегда людно, а ему кажется, что кругом пустота. Раньше Юрась ничего похожего не ощущал, теперь же еще острее стал понимать, сколь значительное место занимал в его жизни Илья и как недостает ему сейчас человека, с которым можно было бы откровенно поделиться своими мыслями, с кем можно спорить не уступая, в чем-то не соглашаться и вместе с тем верить ему.

Зима тянулась тяжело, нудно. Ранним утром, когда Рачихина Буда, окутанная серым морозным покрывалом, просыпалась, Юрась выходил во двор по хозяйству. Убирал в сарае, задавал корм свинье, таскал из колодца воду и наливал кадку, приносил в хату дров на весь день.

Бабка Килина, кряхтя от ревматизма, растапливала плиту, а дядя Куприян, умывшись, втыкал в розетку вилку радиорепродуктора и садился за стол слушать последние известия.

— Ишь вояки! Ну и немчура… Уже греков побили, — хмыкал он с ехидцей. — И сербов тех, как их, черногорцев, тоже тютю! Э! Куда им! У германцев танки бронированы, а грек с рушницей, ге-ге!

Глаза Куприяна поблескивали, он суетливо подергивался, и непонятно было, кому он сочувствует, а кого осуждает.

Позавтракав и управившись по хозяйству, Юрась отправлялся с дядей в кузню на работу, а вечером, прикрыв лампу абажуром, садился с книгой за стол. Бабка кашляла на лежанке, ворочался на печи дядя, а Юрась, ничего не слыша, что называется, с головой погружался в сочинение, случайно раздобытое недавно. Это редкая книга о войне историка Карла Клаузевица так и называлась «О войне». Серьезная вещь, такую надо читать медленно, вдумчиво. Ряд моментов и положений, которые казались Юрасю созвучными сегодняшнему дню, он записывал в специальную тетрадь — может, пригодится.

Изредка приходили вести от Ильи, писал, что занятия в училище напряженные, от темна до темна, проходят курс по ускоренной программе. Учится он успешно и еще занимается спортом. В конце каждого письма, тоном умудренного жизнью наставника, он советовал Юрасю не тратить времени зря на всякую чепуху, готовиться серьезно к поступлению в училище. Учебная нагрузка огромная, школьных знаний недостаточно.

Юрась учитывал это и, как будущий артиллерист, повторил весь курс математики, а материалы учебников по баллистике и фортификации законспектировал. Тоже пригодится.

Он часто заходил к матери Ильи, тетке Палажке. То дров наколет, то снег расчистит во дворе — в ту зиму Рачихину Буду завалило снегом по застреху, а весной, хотя и шипел дядя Куприян, вскопал тетке Палажке весь огород и подрезал яблони в саду.

В марте вдруг объявили дополнительный призыв в армию, и почти все Юрасевы однокашники ушли на действительную. Потом и запасников более старших возрастов стали забирать, а Юрасю по-прежнему повестку не присылали. Но теперь он не беспокоился: документы в артиллерийское училище отосланы — туда принимали и некомсомольцев, — значит, вызов придет.

8 марта в селе появился Петро Моршанский. Год по госпиталям да по санаториям лечился после ранения и вернулся на протезе. Вечером, подвыпив, долго рассказывал односельчанам о войне в Финляндии и, похлопывая по скрипящему протезу, ругался заковыристо, крыл во все лопатки «кукушек» и «линию Маннергейма», на которой споткнулся и ногу оставил…

Парней на посиделках почти не было, девчата танцевали друг с дружкой под патефон модный фокстрот «Любушку», но этот женский пол, как считал Юрась, был не тот, из-за которого стоило бы не спать ночей… Правда, две-три ничего, подходящие. Взять хотя бы дочку тетки Гашки Данилковой Агнию. Девка — есть на что посмотреть, однако вредная. Впрочем, и остальные сапоги на одну колодку… Ну их!