Три жизни: Кибальчич - [60]

— Смерть! Смерть! — вырвался из зала мужской голос.

Но остальные молчали. Ни одного движения среди присутствующих. "Все это похоже на гипноз", — подумал адвокат Герард.

…Довольно выстрадала из-за них наша родина которую они запятнали драгоценной царской кровью! И в вашем лице, господа судьи, Россия совершит над ними свой суд. — И только здесь гипноз кончился, и будто волна прокатилась по залу. — Да будет же убиение величайшего из монархов последним злодеянием их земного преступного поприща. Людьми отвергнутые, отечеством проклятые, перед правосудием всевышнего бога пусть дадут они ответ в своих злодеяниях, а потрясенной России возвратят мир и спокойствие. Россия раздавит крамолу и, смирясь перед волею промысла, пославшего ей тяжкие испытания, в пережитой борьбе почерпнет новые силы, новую веру в светлое будущее…

— Почерпнет! — отчетливо прозвучал голос Андрея Желябова. — В пережитой борьбе — почерпнет!

Зал завороженно молчал…

Прокурор Муравьев далее потребовал смертной казни всем подсудимым. Свою обвинительную речь он закончил так:

— С корнем вырвет русский народ адские плевелы русской земли и, тесно, дружно сомкнувшись несчетными рядами благомыслящих граждан, бодро последует за своею несокрушимою, единою священною надеждой, за своим, ныне вступившим на царство, августейшим вождем!

И в зале разразилась долгая овация — с выкриками, восклицаниями, вскакиваниями с мест, возгласами в честь Александра Третьего, с объятиями и рукопожатиями.

О подлый, слепой дух верноподданничества! Сколько исторических бед и народных страданий под твои фанфарный бум свершалось на Руси!..

После перерыва двадцать восьмого марта выступили защитники, и было предоставлено последнее слово обвиняемым.

В своей речи адвокат Герард, в частности, сказал:

— Справедливый приговор, помимо оценки содеянного подсудимым, обязан оценить личность последнего. Я обращаю ваше внимание, господа сенаторы и сословные представители, что в лице подсудимого, а в моем подзащитном Кибальчиче вы имеете перед собой личность выдающуюся. — По залу прокатилась волна негодующих возгласов. — Семнадцати лет Кибальчич заканчивает гимназию с медалью, — спокойно и твердо продолжал Герард, — что указывает на человека, который был одарен от природы прилежанием и способностями, выходящими из ряда. Затем мы видим его студентом Института путей сообщения. В 1873 году он переходит в Медико-хирургическую академию, где отмечен блестящими успехами. Но в 1875 году следует арест за хранение нелегальной литературы. Сколь незначительная была вина моего подзащитного, говорит приговор суда — одни месяц лишения свободы. Но, дожидаясь этого приговора, Кибальчич просидел в тюрьмах Киева и Петербурга два года и восемь месяцев! Вот там-то он и встретился с социалистами. Семена их учения падали на благодатную почву — Кибальчич был ожесточен несправедливым заключением. — Боковым зрением Герард увидел, что его подзащитный при этих словах усмехнулся, передернув плечами. — Так само общество толкнуло его на путь борьбы с правительством. — Зал зашумел, и непонятно было: чего больше в этом шуме — осуждения или поддержки. — После суда — продолжал Владимир Николаевич, — Кибальчич не смог вернуться в Медико-хирургическую академию — двум его прошениям о возврате было отказано. И наконец, третье роковое обстоятельство. В августе 1878 года в Петербурге было совершено убийство генерал-адъютанта Мезенцева. В ответ последовала странная административная мера: высылка из Петербурга всех лиц, которые когда-либо привлекались в качестве обвиняемых по политическим процессам, независимо от того, были ли они обвинены или оправданы Я не буду говорить о несправедливости этой меры, полагая, что она уже осуждена…

— Это не подлежит нашему обсуждению! — поспешно, нервно перебил первоприсутствующий Фукс.

— И вот эта мера, — в голосе адвоката были твердость и убеждение, — толкнула Кибальчича на путь нелегального положения. А отсюда всего один шаг до всяких крайних теорий, даже до террора… Так внешние обстоятельства действительности толкнули моего подзащитного в объятия социально-революционной партии. Но деятельность Кибальчича в качестве "техника" была лишь частью, внешней частью его существования. У Кибальчича было еще две жизни, и, по моему глубокому убеждению, они составляют существо его личности. Я обращаю внимание высокого суда на ответы подсудимого во время следствия на вопросы о роде занятий. Они были такими: "Занятие — литературный труд. Средства к жизни — заработки от литературного труда". То есть перед нами — журналист, который при других обстоятельствах, возможно, целиком посвятил бы себя литературе. Литературе и науке. Да, господа сенаторы и сословные представители, — науке! Я убежден, что в лице Кибальчича перед нами будущий крупный ученый… — Шум в зале заглушил голос Герарда. Сенатор Фукс постучал карандашом по стакану. Наконец стало тихо. — Если у него будет это будущее. Во что мне очень хочется верить! — Владимир Николаевич смотрел в зал и видел лица, искаженные страхом и ненавистью. — Когда я явился к Кибальчичу как назначенный ему защитник, меня прежде всего поразило, что он был занят совершенно иными делами, ничуть не ка-сающимися настоящего процесса. Он был погружен в изыскание, которое делал о воздухоплавательном снаряде, он жаждал, чтобы ему дали возможность написать свои математические изыскания об этом изобретении. Вот с каким человеком вы имеете дело. Я далек от мысли сказать какое-нибудь слово в оправдание цареубийства, в оправдание террора — нет! Как то, так и другое вполне отвратительно, но я должен сказать вам, господа, что то наказание, назначить которое вам предлагает господни прокурор…