Три жизни: Кибальчич - [22]

Еще они успели убрать герань и выбить в окнах стекла. Потом открылась дверь, вышла Геся Гельфман, сказала:

— Сдавался. И не стреляйте. Здесь взрывчатые вещества.

В это мгновение в глубине квартиры прогремел. выстрел…

На следующий день Тимофей Михайлов, метальщик, стоявший на углу Малой Садовой первого марта в паре с Рысаковым и уже названный им следователю Добржинскому, нарушил законы конспирации: даже не взглянув на окна второго этажа, поднялся в квартиру, условно позвонил. Ему открыл полицейский пристав, вежливо сказав:

— Прошу! Заходите!

Могучий от природы Тимофей оказал отчаянное сопротивление засаде, произведя из револьвера шесть выстрелов и ранив троих. Но справиться с десятью полицейскими оказалось не под силу. К тому же он принес с собой смертоносный груз, который, дрогнув, не пустил в дело первого марта.

Десятого марта на Невском проспекте была арестована Софья Перовская, опознанная хозяйкой молочной лавки. При аресте террористка не оказала никакого сопротивления. "Означенная Софья Львовна Перовская", как докладывал следователю Добржинскому жандарм, заломивший назад руки преступнице, во время поимки даже улыбнулась ему, сказала: "Не горячись, дружок, не убегу".

"Очень странно, — рассуждал товарищ прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты, — вместо того чтобы скрыться, попытаться уехать из города свободно, не таясь, разгуливает по городу. Чрезвычайно странно, милостивые государи!"

Следователь Добржинский, естественно, не знал — никто не знал — о решении, бесповоротно принятом Софьей Перовской после первого марта: "Андрей, я буду с тобой".

Добржинский, впрочем, мало рассчитывая на успех, все следующие дни возил Николая Рысакова в неприметной карете по центральным улицам Петербурга: а вдруг… Следователь оказался везучим до удивления! Семнадцатого марта на Лиговской улице, глядя в окно кареты, Рысаков внезапно побледнел, лицо его покрылось потом. Добржинский проследил за взглядом Рысакова — в толпе неторопливо шагал бородатый молодой человек в длинном драповом пальто, в цилиндре и с тросточкой.

— "Техник"? — быстро спросил следователь.

— Да… — прошептал Николай Рысаков.

Восемнадцатого марта 1881 года в редакционной комнате журнала "Новое обозрение" Иосиф Иванович Каблиц и Андрей Петрович Осипов-Новодворский сидели у стола, заваленного газетами, книгами, гранками, пили чай и беседовали. В комнате все было по-прежнему, только сняли со стены портрет Александра Второго, и на его месте образовался темный квадрат с мешочками серой паутины в верхних углах.

Говорили о погоде, о болезнях, о том, что надоела зима, скорее бы лето, закатиться бы в Крым или в Италию — в последние дни всем уже надоели политические разговоры, споры, взаимные упреки, все втайне понимали, что это одна болтовня, сотрясение воздуха, шиш в кармане. И все-таки Иосиф Иванович не выдержал:

— Нет, им не откажешь в умении работать!

— Кому? — тоже не выдержал Андрей Петрович.

— Полиции, охранке. — Иосиф Иванович Каблиц вздохнул вроде бы с сожалением, но тут же оживился: — Смотрите, какая последовательная цепь: в день покушения схвачен один из бомбометателей, Рысаков, второй умирает в госпитале, не назвав себя. Уже третьего марта мы узнаем из газет: разгромлена тайная квартира на Тележной, и там найдены эти… эти ужасные снаряды. Арестована Гельфман. Подпольщик, находящийся в квартире, кончает жизнь самоубийством.

— Ужасная смерть, — буркнул Осипов-Новодворский.

— Идем дальше. Третьего же на этой квартире попадает в засаду некий Тимофей Михайлов с бомбой в руках. Пятого марта открывают подкоп под Малой Садовой из лавки Кобозевых, достают мину. "Хозяева", слава богу, скрылись. Дальше: десятого арестована Софья Перовская. Как хотите, Андрей Петрович, не понимаю! Не понимаю — и все! Из дворянской семьи, дочь действительного статского советника, бывшего губернатора Петербурга, блестящее образование, жизнь обеспечена до гробовой доски и… — Осипов-Новодворский промолчал. — Ладно. Скажите, милейший, вы можете что-нибудь понять в происходящем?

— Что я должен понимать? — спросил Осипов-Новодворский.

— Почему у них провал за провалом? — перешел на шепот Каблиц. — Я вам скажу! Молчит общество! Где шествия рабочих с красными флагами? Почему бы на улицы не выйти студентам и не предъявить правительству свои требования? Почему…

— А почему бы вам, — перебил Осипов-Новодворский, — не выйти на улицу? С красным флагом? И со своими требованиями?

— Мне? — изумился Каблиц. — С какой стати, собственно, мне? Я не состою ни в какой партии, просто не знаю, как это… И вообще, Андрей Петрович, ваши шутки неуместны! — Он отпил большой глоток остывшего чая, помолчал. — Все нет Самойлова. Уж он бы нам разъяснил, что к чему. Уж он-то знает!

— Да, вторую неделю не показывается наш тихий таинственный Самойлов. — Андрей Петрович вздохнул с сожалением. — Пуст библиографический отдел. Придется за него рецензии писать. — Он взял со стола тоненькую книжицу. — Давайте-ка наваляем мы с вами. Надо раскатать вот эту дрянь…

И в это мгновение в комнату вошел Владимир Александрович Жуковский. Не вошел — ворвался, потрясая свежей газетой. Он рухнул на стул и выпалил, захлебываясь словами: