Три жизни Иосифа Димова - [7]

Наконец в один прекрасный день я опять увидел ее.

Дело было в октябре, после обеда. Шел тихий дождь, было холодно, площадь казалась вымершей. Я направлялся к трамвайной остановке, раздумывая, открывать ли зонтик — до остановки было метров сто, не больше, — как вдруг на тротуаре напротив кабачка «Спасение» показалась знакомая фигурка — я мог бы различить ее издалека среди тысячи женских фигур. То ли я сначала увидел ее, то ли почувствовал ее приближение — не знаю. Не все ли равно? Я остановился как вкопанный, словно кто-то властно крикнул мне: «Стой!» Не было золотого сияния, молчали оркестры, только кровь шумела в ушах да сердце билось, как шальное.

Я стоял, прикованный к месту, и бестолково крутил в руках зонт. Я даже забыл о том, что держу его. А она подходила все ближе, на ней был бежевый плащ, стянутый в талии поясом, и синий беретик, сдвинутый на левую сторону. Выбивающаяся из-под беретика прядь волос, казалось, была посыпана матовым бисером. Снежана ступила на бордюр и, вероятно, потому, что я не отводил глаз от ее лица, улыбнулась чуть-чуть, но все-таки улыбнулась и слегка, еле заметно кивнула головой.

— Наконец-то я вас вижу! — сказал я.

Она посмотрела на меня удивленно, неуверенно шагнула вперед и повернулась ко мне анфас.

— А я вас! — сказала она. — Все на том же месте!

— Всяк велик на своем месте! — выпалил я.

Мы рассмеялись в один голос, как тогда, когда она развернула карамельку с надписью: «При неудаче попробуй еще раз!»

— Люди носят зонты, — сказала она, — чтобы раскрывать их во время дождя!

— Но я ждал вас!

Смеясь, я нажал на кольцо, к которому прикреплены спицы зонта, — я хотел раскрыть зонт, но механизм не сработал. Проклятый зонт был ровесником балканской войне.

— Вы всегда чего-то ждете, — сказала она. — Я заметила. Но впервые слышу, что вы ожидали именно меня!

— Потому что вам не пришло в голову спросить об этом!

Я взглянул на нее торжествующе, заржавевшее железное кольцо зонта наконец-то сдвинулось с места и спицам как-то удалось расправить обтянутый материей огромный каркас.

— Вот, — промолвил я, покровительственно подняв зонт над ее головой, — теперь никакой дождь вам не страшен!

— Но я живу в двух шагах! — засмеялась она.

— Ничего! — сказал я.

— Если вы и впрямь дождались меня, — сказала она, — то это была пустая трата времени.

— Вероятно, — согласился я. — Когда вы уезжаете в Лондон?

— В Лондон?!

— Насколько мне известно, вашего отца посылают в Англию консулом!

— Боже мой! — воскликнула она. — За кого вы меня принимаете?

— За дочь будущего консула! — заявил я.

Она рассмеялась заливисто и звонко. Потом довольно сердито сказала:

— Вы попали не по адресу. Между мной и дочерью будущего консула общее только то, что мы живем под общей крышей.

— Очень рад! — воскликнул я. — Если хотите знать, я ужасно рад! Честное слово! Скажите мне, что ваша мать служит дворничихой в том желтом доме, где вы живете, и я буду на седьмом небе от счастья!

— Ту, за которую вы меня принимаете, зовут Лидией. Ее фамилия Стаменкова, она такого же роста, как я, и, к сожалению, подражает мне в манере одеваться, видимо, думает, что если мой отец француз, то я должна обладать отменным вкусом. А меня зовут Снежана Пуатье, моя мать болгарка, отец — главный библиотекарь Французского института. Он приехал в Болгарию двадцать лет тому назад. Я родилась здесь.

Мелкий дождик тихо стучал по нашему зонту. Я опустил его купол ниже, чтобы он закрыл наши лица, и восторженно чмокнул Снежану в щеку, у самых губ. Вообще-то я хотел поцеловать ее в губы, но она резко отдернула голову и губы мои ткнулись ей в щеку.

— Как вы смеете! — возмутилась Снежана.

— Это я от восторга! — сказал я. Ну как ей объяснить в двух словах здесь, на тротуаре, под дурацким зонтом, что между нами, оказывается, нет социальных преград и теперь моя совесть может быть спокойна, что непричастность к консульскому житью-бытью делает ее близкой моему сердцу? Она была теперь для меня не просто любимая.

Я приподнял зонт, и Снежана тут же отпрянула в сторону, предпочитая идти под дождем.

— Вы не должны были этого делать! — с горечью упрекнула она меня. Если бы на моем месте была та, другая, дочь консула, вы, наверное, вели бы себя благопристойнее! Вам бы  т а к о е  и в голову не пришло!

— Не сердитесь! — сказал я и, как картежник, поставивший на карту последнюю монету, решил пустить в ход единственный козырь. — Мне мало дела, чья вы дочь, кто вы — консульша или библиотекарша, — мне это глубоко безразлично! Вы для меня — «Та, которая грядет!»

— Тех, которые грядут, ищите там! — Снежана кивнула головой в сторону кабачка «Спасение». — А я для вас буду та, которая уходит, не успев прийти!

Все-таки она мне улыбнулась. Улыбнулась как-то странно и тут же зашагала прочь.

Я стоял, держа на плече ручку зонта, и смотрел ей вслед. Провожал ее взглядом сквозь тонкие нити дождя, пока она не скрылась за ближним углом.

Осталась только улыбка, вернее, — ее свет. Она мерцала далеко в сумеречном воздухе, едва различимо, как крохотный блуждающий огонек.

Я вернулся в свой подвал, взял пастели и, мурлыкая под нос отрывки из вальса «Сказки Венского леса», рисовал до полуночи. А утром нанял ломового извозчика и перевез пожитки в свою новую обитель на Горнобанское шоссе, оставив горбатой Марии одинокий колодец с журавлем — лучшее, что у меня было.