Три жизни - [97]

Никогда прежде и никогда потом я не испытывал ничего похожего.

КОЛЛЕКЦИЯ

Дорогой читатель! Ты думаешь, ты уверен, что все уже знаешь про Леонида Билунова, делового человека, 1949 года рождения, с трудным прошлым, русского, живущего уже добрый десяток лет во Франции? Нет, читатель. Мне еще есть, что тебе рассказать.

В свое время со всей горячностью и со всем азартом, на какие был способен, я бросился собирать русские иконы, как берусь за все мои проекты. И теперь специалисты говорят, что я собрал очень серьезную коллекцию икон: не один музей в мире посчитал бы за счастье ее иметь.

Помню, тогда я просто не спал по ночам. Пересмотрел десятки книг по истории русской иконописи, следил за аукционами у Сотбис, у Кристис, за всеми серьезным галереями, торгующими иконами в Нью-Йорке, Лондоне, Париже, Торонто… Я понимал, что у каждой иконы есть своя цена, как у любого старинного предмета, пережившего войны, революции, путешествия и катастрофы. Но для меня икона была и остается не только произведением искусства или редким объектом. Не зря иконописцы принимались за свою работу после долгой молитвы и очищения. И когда я видел, с какой легкостью люди, не имеющие ничего общего ни с нашей религией, ни с нашей культурой, обогащаются на их продаже, я всегда чувствовал отвращение. Кстати, православная церковь запрещает и торговлю иконами, и продажу их с аукциона.

Я решил не жалеть никаких денег и стал покупать иконы, где только мог. Каждая покупка долго обдумывалась, я наводил справки, советовался с экспертами. И могу сегодня с гордостью сказать, что мое собрание русских икон высоко оценивают даже знатоки. Многие из моих икон всемирно знамениты — откройте любую серьезную монографию по иконе, и вы найдете их там. Например, Тихвинская Божья матерь XVI века письма Московской школы, прототип которой когда-то защитил Тихвин от нашествия шведов и которую с тех пор широко копировали в разных местах России. Я горжусь несколькими замечательными работами, вышедшими из мастерской Рублева — например, Преображением (начало XV века). Подолгу простаиваю перед огромными — высотой больше полутора метров — Царскими вратами той же Московской школы, которые специалисты относят к 1600 году.

Если бы рассказать историю приобретения каждой иконы, что висит у меня в квартире, вышла бы целая отдельная книга.

В проеме библиотечных полок в кабинете стоит огромный — метр сорок на метр двадцать — «Спас» XVI века с двадцатью клеймами, которые рассказывают историю чудесного исцеления Христом прокаженного. Эта икона всегда у меня перед глазами, и можно сказать, что я постоянно живу в ее свете. Попала она ко мне совсем недавно. Это, возможно, единственный подарок такой ценности, который я получил за всю свою жизнь. Вот каким образом это произошло.

В 60-е и 70-е годы у иностранцев проснулся жадный интерес к нашей иконописи. Дипломаты искали коллекционеров, а те из них, кто хорошо говорил по-русски, не стеснялись переодеваться и рыскать по ближайшим к Москве деревням в поисках старых досок, на которых после реставрации открывались настоящие сокровища русской культуры. Появились перекупщики, отправлявшиеся в долгие экспедиции по Северу страны, холодному, нищему и готовому отдать все, чтобы только не умереть с голоду.

Среди усердных покупателей нашей старины объявился один бельгийский дипломат — назовем его господином Дюпоном. Ловкий и, как выяснилось впоследствии, беспринципный человек, господин Дюпон скупал и переправлял дипломатической почтой иконы, распятия, складни, церковную утварь.

В один из сентябрьских дней начала 70-х годов переводчик посольства познакомил нашего дипломата с москвичом Михаилом Нестеровым и его женой Зиной. Михаил и Зина переехали в Москву из Свердловска, что в те годы было почти невозможно. Дело в том, что Михаил был ценным специалистом по какой-то редкой технике и легко получил в Москве работу. Но главным увлечением и его, и его жены был антиквариат. Все свободное время он реставрировал столы, шкафы, стулья и кресла, многие из которых просто находил на городской свалке.

— Смотрите, Леонид Федорыч, — показал он мне как-то, уже перед моим отъездом из России, замечательный раздвижной столик, сверкающий лаком. — Павловский ампир! А если бы вы видели, что это было поначалу! Зина принесла его со свалки, так я чуть не заплакал. Как же можно довести прекрасную вещь до такого состояния? Слава богу, Зина хорошо знает старину, а так бы никто в этой рухляди не распознал бы ничего интересного. Я и сам поначалу не поверил, что смогу его спасти…

Столик сиял, словно новый, и покажи мне его кто другой, я бы никогда не поверил, что ему почти двести лет — мало ли выпускают мебели по старым моделям?

— Сначала я все ободрал шкуркой два нуля, очень тонкой, — рассказал Михаил. — Ножки растрескались в самом низу, пришлось искать древесину тех лет, чтобы сделать тонкие клинышки. Вы видите?

Я нагнулся, стал внимательно рассматривать ножки, но ничего не заметил.

— Потом самое трудное! — продолжал он. — Столешница ведь состоит из нескольких досок. И все их повело, и повело по-разному! Пришлось ее разобрать, каждую доску отдельно зажать в тиски, на каждую положить свой, соответствующий изгибу груз! Целая морока! Ну, и потом собрать все снова…