Три весны - [4]

Алеша рассмеялся.

Немного погодя пили густой и горячий чай. Тетя Дуся налила Алеше большую чашку, и он выпил ее одним махом. Можно было пить еще, да постеснялся лишний раз тянуться за куском сахара. Он вышел из-за стола, поблагодарил за угощение и проговорил как бы невзначай:

— Мы вчера в ресторане были, с Федей. Пили пиво.

— Врешь, — не отрывая ото рта чашки, сказал Костя.

— А говорит он интересно. Про такие штуки рассказывал!

— Например?

— Ты ведь не веришь. Да знаешь ли, что у него орден? Комиссар полка! — сказал Алеша, ударив себя в грудь. — А его боевую подругу убили…

— И чего ж это он в штатских? — недоуменно повела плечом тетя Дуся. — Значит, промашка у него какая ни то случилась.

— Хватит, мама! — поморщился Костя. — Ты ничего не понимаешь!

— Конечно, мы — темные люди. Мы не учились. А у вашего Чалкина отец тоже военный. Зачем же в тюрьму его посадили? Как это так?

Костя махнул рукой и ушел в другую комнату.

— Не хочет меня слушать, — заключила тетя Дуся, убирая посуду.

Костя долго рылся в ящике скрипучего, самодельного стола, пока не нашел листок бумаги, по обычаю вкривь и вкось исчерченный ровными стрелками и кляксами женских головок. Он повертел листок в руках, с трудом разбирая собственный почерк.

— Послушай. Вот.

Я парень. Я уже не мальчик,

Каким бывал давным-давно.

По вечерам мне чей-то пальчик

Призывно стукает в окно.

Алеша слушал внимательно, с подчеркнутым интересом, чтобы не рассердить Костю. Попросил повторить, а когда Костя начал все снова, Алеша притопывал ногой, отмечая размер стиха. Но вот Костя умолк и вопросительно посмотрел в Алешины глаза. Конечно, он считал это четверостишие явной удачей.

— Знаешь, в общем-то хорошо. Вот только пальчик… Немного не того… Как бы тебе сказать..

— Тебе не нравится, так ведь? — сухо и резко прозвучал Костин басок, и широкие брови хмуро опустились на беспокойные глаза. — Ну и пусть! Только ты объясни, что не нравится. Должен же я знать.

— Почему не палец?

— Потому что пальчик. Это — символ любви, символ девичьей чистоты, — Костя взвинчивался, свирепел. — А до тебя не доходит? Или ты фасонишь?

— И почему-то стукает, а не стучит? А мужественность стиха, где она? Где?

— Так что же тогда хорошо? — стиснув крупные белые зубы, спросил Костя.

— Все остальное. Например, то, что ты парень.

Костю охватило бешенство. Он побледнел до кончиков оттопыренных, как лопухи, ушей.

— Ты профан в поэзии! — прокричал он и отвернулся.

Алеша ничего не ответил. Он думал о Костиных ушах.

Ведь любит же его Влада и такого. А у самой Влады уши крохотные, как пуговицы, и розовые. А у Алеши совсем нормальные, но его никто не любит.

Он написал бы такое же стихотворение, он сказал бы девушке такие искренние, пламенные слова! Но девушки, все девушки в классе не замечают его, не принимают всерьез. Какой он для них парень!..

— Ты помнишь, Костя, блоковское: «у дверей шептались вассалы: королева, королева больна»?

И Костя, чтобы замять разговор о пальчиках, ответил:

— Это же — вещь!

Он вдруг спохватился. И заспешил, забегал из угла в угол. Рывком надел на себя майку, брюки, на скорую руку зашнуровал нечищенные ботинки.

— Подожди! — и, опрокинув табуретку, опрометью бросился в сени. — Мне надо в школу, совсем забыл!

И Алеша тут же увидел в распахнутое окно, как Костя вприпрыжку выкатил велосипед за калитку, ловко, одною рукой перекинул его через арык. И вот уже резко нажал на педали. Вспыхнули на повороте ободья колес и покатились, как два больших солнца, слегка подпрыгивая на булыжниках мостовой.

Алеша догадался, что это Костя помчался на улицу Дзержинского, где у заветного Владиного дома он встречался с нею, а чаще с долговязым Ильей Тумановым, который тоже ездил сюда.

3

В классе было тихо. Слышалось лишь, как по доске негромко постукивал мелок. Математик Иван Сидорович, сутулый толстяк со скуластым лицом, что-то быстро писал. У него на уроках всегда было тихо. Его боялись. Он молчал-молчал, а потом вдруг взрывался. Но не это пугало ребят. Их пугала его сникшая фигура, когда Иван Сидорович брал свою тяжелую трость и, прихрамывая, выходил из класса. Класс замирал в безотчетной тревоге, и оцепенение продолжалось долгие минуты.

Мелок постукивал. Рядом с Алешей, близоруко щурясь, сидел Костя. Он, как завороженный, неотрывно смотрел на доску. Когда объясняли материал, Костя не отвлекался. Именно за прилежание и любили его учителя. Как будто в жизни быть смирным, прилежным и слушаться старших — самое главное. Смешно!

Алеша совсем не видел, что писал на доске математик. Алеша украдкой поглядывал на красивый, словно выточенный, профиль Влады. Брови вразлет, небольшой тонкий нос, милое лицо. Да, Пушкин понимал толк в девушках! Он рисовал что-то похожее.

И тут же Алеша подумал, что этот вот нос брезгливо дергался, когда Владе что-нибудь не нравилось в людях. И еще представлял Алеша снисходительную полуулыбку Влады, с которой она обычно разговаривала с одноклассниками. Говорила и не в шутку и не всерьез.

Жизнь баловала Владу. Каждое лето она уезжала на Черное море вместе со своим отцом. А потом жаловалась подругам на плохую погоду в Сочи, на духоту в поездах и дальнюю дорогу.