Три вентиля - [13]

– Нынче у миссис Дэвис было сколько угодно любознательной публики. Уверяю вас, когда я утром пошел на рыбалку, за мной на почтительном расстоянии следовала стайка мелюзги – должно быть, мальчишки вообразили, что я намерен обыскать дно реки. Кстати, если полиция в самом деле примется обшаривать реку, интересно, найдут они в итоге хоть одну рыбешку или нет. Вы разрешите мне при этом присутствовать, сэр? – Он повернулся к Лейланду, который был явно раздосадован его заявлением.

Анджеле пришлось вмешаться и спросить, кто из героев «Счастливых мыслей»[12] без конца упрашивал своего приятеля приехать и вычистить пруд. Тягостный разговор вилял из стороны в сторону, но мистер Поултни – так звали старого джентльмена – каждый раз возвращался к теме, занимавшей мысли всех присутствующих, а остальные каждый раз пытались его отвлечь. Бридон предусмотрительно помалкивал. Он хотел позднее потолковать с Бринкманом без свидетелей и твердо решил не давать секретарю возможности загодя составить мнение о его, Бридона, персоне.

После ужина как раз и подвернулся удобный случай: Бринкман мгновенно клюнул на предложение выкурить сигару и прогуляться в прохладе летнего вечера. Бридон рассчитывал посидеть на мосту, но, как выяснилось, все сидячие места в этот час были уже заняты. Тогда Бринкман предложил пройтись к Долгой заводи, однако Бридон эту идею отверг: дескать, далековато. Они поднялись немного вверх по холму и обнаружили возле дороги лавочку из тех, что редко бывают заняты и словно приглашают запыхавшихся путников отдохнуть. Здесь можно было посидеть в уединении, глядя, как пламенеют в лучах заката облака и сгущаются тени над вершинами холмов.

– Я, знаете ли, из Бесподобной. Миссис Дэвис наверняка вам говорила. Ну а чтобы у вас не было никаких сомнений, взгляните, вот моя карточка. Когда случаются подобные вещи, Компания посылает меня посмотреть, что к чему. Ясное дело, береженых Бог бережет. («Пусть этот Бринкман, – сказал Майлз Анджеле, – думает, что я тупица и болван; чем ниже он меня оценит, тем лучше».)

– Я не совсем понимаю… – начал Бринкман.

– Да тут и понимать нечего – самоубийство, сами знаете. И они, между прочим, не то чтобы принимают его совершенно в штыки. Случалось, и платили, когда клиент явно был не в себе. Но это идет вразрез с ихними принципами. Я к тому, что, если у человека хватает духу наложить на себя руки, он должен считаться с риском. Хотя для вас это, наверно, большая неприятность, мистер Брикман…

– Бринкман.

– Простите, у меня ужасная память на имена. В общем, я имею в виду, вам не очень-то приятно, что тут столько народу шастает-вынюхивает, но ничего не попишешь, разбираться все равно надо, и, похоже, говорить стоит именно с вами. Как по-вашему, с головой у него было все в порядке?

– Он был совершенно нормальный, не хуже нас с вами. В жизни не встречал более трезвого и рассудительного человека.

– Н-да, это важно. Вы не против, если я возьму кое-что на карандаш? Память у меня хреновая. A-а, вот еще что: наш приятель ни на что в последнее время не жаловался? На здоровье, к примеру?

Крохотная заминка, продолжительностью в ту самую роковую долю секунды, которая показывает, что собеседник обдумывает ответ. Затем Бринкман сказал:

– О, тут нет ни малейшего сомнения. Мне казалось, он был у ваших и говорил с ними об этом. Он ездил в Лондон к врачу и узнал, что жить ему осталось всего два года.

– Видимо, у него…

– Мне он ни слова не сказал. У него всегда был пунктик по части здоровья – из-за любой ерунды в панику впадал, даже из-за чирья на шее. Нет, ипохондриком его не назовешь, просто он из тех, кто всерьез никогда не хворал, поэтому всякая мелочь была способна привести его в ужас. От лондонского специалиста он вернулся вконец пришибленный, и у меня духу не хватило расспрашивать. Да, в общем, мне это и не по чину. Но думаю, он никому ничего не сказал.

– Можно, наверное, спросить у врача. Хотя эти парни чертовски неразговорчивы, правда?

– Сперва надо имя узнать. Моттрам держал его в секрете; если он и писал врачу, чтобы договориться о консультации, то через мои руки такое письмо не проходило. А опрашивать всю Харли-стрит – занятие весьма хлопотное.

– Тем не менее пулфордский врач, вероятно, в курсе. Скорее всего, он и порекомендовал специалиста.

– Что вы! Какой пулфордский врач?! Не думаю, чтобы за последние пять лет Моттрам хоть раз ходил к врачу. А уж последние несколько месяцев у меня просто язык отсох его уговаривать, ведь он твердил, что обеспокоен своим здоровьем, правда, о симптомах умалчивал. Для тех, кто не знал его, такая скрытность труднообъяснима. Но уверяю вас, если вы склонны думать, что история про визит к специалисту плод его фантазии, вы глубоко заблуждаетесь.

– Вот как?

– Да. Судите сами. Будь Моттрам жив, через два года вашей Компании надлежало выплачивать ему огромную ренту. Он готов был отказаться от своих прав, если ему вернут половину взносов. Надеюсь, это вам известно? Ну а зачем бы ему затевать такое, если на самом деле он не верил, что смертельно болен?

– Значит, вы не видите для его самоубийства иной причины? Просто устал от жизни, верно? И так далее.