Три века Яна Амоса Коменского - [66]

И как всегда бывает, растет сочинение, меняется и автор, ведь в процессе работы автор открывает новое, ранее ему неведомое, творит новую действительность, и она как бы в благодарность обогащает его. И порой Яну Амосу кажется, что, идя по той дороге, которую он прокладывает человечеству, и сам становится мудрее, дальше видит и с каждым шагом силы не убывают, а, наоборот, прибавляются.

Январь 1650 года. В Нюрнберге окончательно утверждается Вестфальский мир. В него внесены подробные уточнения и дополнения, касающиеся изменения границ государств и прав стран-победительниц на отдельные города, но относительно Чехии все остается неизменным. Она отдана под власть Габсбургов, следовательно, ей отказано и в свободе вероисповедания. Развеялись последние надежды. Предательство, подтвержденное и при зрелом размышлении, почти полтора года спустя после первого подписания мирного договора, становится вдвойне тягостнее, вдвойне отвратительнее.

Беспросветная ночь опустилась над чешской землей на многие годы, может быть, на века. Ян Амос физически ощущает эту тьму. Мрак в душе. Мрак вокруг — ведь и предательство черного цвета. Уныние охватывает братьев. Что им делать дальше? Может ли существовать община без надежды на будущее?

Теперь эти вопросы прочитываются в глазах каждого, с кем встречается Коменский. И он испытывает глубокую потребность найти ответы на них — ведь иначе нельзя жить. А ответив для себя, поделиться ими со всеми. Но как их найти? Доводы разума молчат. Еще раньше, размышляя о будущем, он обращался к общине, как к хранительнице духа народа, называя ее мысленно матерью. Это было привычно. Но когда умерла Дорота, образ матери в его сознании как бы ожил, обрел конкретные дорогие черты. Ведь и Дорота была матерью, и не только своих детей — она страдала, видя, какие беды терпят изгнанники, и, покуда хватало сил, помогала нуждающимся. Сердце ее было полно любви и горя — сердце страдающей матери.

Ян Амос не мог забыть прощальные слова, сказанные До- ротой детям в свой смертный час: «Любите друг друга, помогайте бедствующим, будьте добрыми и терпеливыми, не забывайте о нашей родине. Я верю, вы еще увидите ее...» И для Коменского эти слова умирающей жены и друга стали ответом на мучительные вопросы, которые поставила перед всеми братьями жизнь. Первые недели после ее смерти горе словно парализовало волю Яна Амоса, но память и сердце сохранили эти слова. Теперь они возвратились, наполненные новым, значительным смыслом. И сама Дорота как бы слилась с образом Матери-общины.

Воображение уже рисовало Яну Амосу картину: умирает Мать-община и зовет к себе детей, чтобы проститься с ними и передать свое завещание. Она утешает одних, ободряет других, наставляет сомневающихся, убеждает опомниться отступников. Она завещает единство, скромность, дисциплину, терпение. Народу своему она оставляет драгоценное наследие, которое просит беречь как зеницу ока, — любовь к правде, заботу о родном языке и о воспитании молодежи, ее будущем...

Необыкновенно быстро, словно на одном дыхании, рождается это сочинение. Мысли и чувства Коменского свободно изливаются на бумагу. Личное справляется с общим, глубокое лирическое самовыражение — со страстью проповедника. Горестную повесть поведал Ян Амос, так и назвавший ее «Завещание умирающей Матери-общины братской», — но смириться с ее смертью он не может. Надежда в его душе побеждает печаль и уныние, и Ян Амос находит заключительные слова, которые вскоре будут передаваться из уст в уста и станут заповедью грядущих поколений: «...Верю, что после урагана гнева власть над делами твоими вернется в твои руки, о народ чешский!»

Сочинение завершено. Оно помогло Коменскому преодолеть душевный кризис и стало, как это уже было не раз, событием в духовной жизни братьев.

В Лешно между тем идут совещания. Что сказать, что предложить братьям? Большинство считает (это мнение высказывается и в письмах из других мест), что необходимо созвать представителей общин братства, существующих в Польше, Пруссии, Силезии, Венгрии, чтобы сообща принять решение, как же им быть. Лешновский синод так и поступает — рассылает послания, и вот на исходе зимы отовсюду, где живут изгнанники, съезжаются в Лешно видные люди общин. Лишь братья из Венгрии никого не прислали, ссылаясь на старость и болезни своих руководителей, которым трудно преодолеть некороткий зимний путь. Они просили посетить их, сообщить, какое будет принято решение, выслушать их мнение.

Посланцы братьев сообщают новые сведения о закулисной стороне политических событий, которые привели к новой расстановке сил в Европе. Предательство имперских князей и Оксеншёрны предстает во всей гнусности. Оказывается, после смерти шведского короля Густава Адольфа и «зимнего короля» Фридриха Пфальцского имперские протестантские князья с целью совместных действий создали особый совет во Франкфурте-на-Майне и сделали председателем канцлера Оксеншёрну. Чешские государственные деятели, живущие в большинстве своем в изгнании в Мейсене, послали к этому совету торжественное посольство, дабы заручиться его защитой (восемь магнатов, восемь рыцарей и столько же из мещанского сословия). Князья и Оксеншёрна дали им обещания — и не только устные, но и подтвержденные грамотой, заверенной имперской печатью, — что Чехии, как видному члену империи, должны быть в любом случае возвращены ее свободы, независимо от того, окончится ли война победой оружия или мирными переговорами. И вот итог: забыты обещания, забыта грамота. Что же стоит слово, подпись, печать сильных мира сего?