Три века Яна Амоса Коменского - [34]
Много воды утекло с той поры, когда «Великая дидактика» начала свое триумфальное шествие, и немало открытий науки во всех областях человеческого знания, сыграв свою роль, ушло в область забвения, а труд Коменского живет. Более того, каждая эпоха в поступательном развитии человечества не увеличивает, а сокращает расстояние между своей школой и школой Коменского. Время не отдаляет, а приближает нас к нему. Парадокс здесь кажущийся, ибо до школы Коменского в ее полном объеме, опередившей свое время на века, нужно дойти. Вспомним: лишь Октябрьская социалистическая революция разрушила старую гимназию с ее сословными ограничениями, зубрежкой, палочной дисциплиной, унижением человеческого достоинства учеников — словом, все то, чему нет места в школе Коменского. И только революция проложила путь в нашей стране к всеобщему образованию, одному из главнейших принципов школы Коменского. А ведь и по сей день всеобщее образование, обеспеченное социальными условиями, — далекая мечта для многих народов мира.
Двигаясь вперед, мы идем к Коменскому...
Но пора возвращаться к лету и осени 1626 года, когда Коменский, успешно завершив свою миссию в Лешно, набрасывает план и первые главы «Чешской дидактики», явившейся прообразом «Великой дидактики». Он размышляет о будущем народа, о судьбах национальной культуры, находящейся на грани гибели. И именно в это время Коменский дает первоначальное название своей «Дидактике», которую он пишет на чешском языке, — «Чешский рай».
Ян Амос верит: изгнанники вернутся на родную землю, народ обретет родину и свободу. И когда начнется великое дело возрождения, его «Дидактика» станет настольной книгой каждого учителя, тем ключом, которым легко и просто отпираются врага, ведущие к человеческому совершенствованию путем воспитания и образования, «ибо, если мы хотим иметь благоустроенные, озелененные, расцветшие города, школы, жилища, надо прежде всего основать и благоустроить школы, чтобы ученостью и упражнением в науках они зазеленели и чтобы мастерскими настоящего искусства и добродетели стали». Коменский трудится с огромным напряжением. Великое дело воспитания нельзя откладывать, и оно не должно прерываться, ибо лишь через воспитание человека и гражданина осуществится возрождение родины. А затем и возрождение всего мира, которым будут править Разум, Справедливость, Гуманность.
Человек — родина — весь мир.
Несомненно, сам замысел «Чешской дидактики» и работа над ней означали перелом во внутренней жизни Коменского, выход из душевного кризиса. Впервые после поражения восстания он сумел перебороть в себе отчаяние и пессимизм и создать произведение, полное света и надежды, веры в человека, в его разум и сердце. Образ мира, невольно возникающий в воображении, когда закрыта последняя страница «Чешской дидактики», — это не лабиринт, погруженный во тьму, а цветущая земля, на которой трудятся свободные, счастливые люди.
От «Чешской дидактики» — к «Великой дидактике», от своего народа — ко всему человечеству!
Глава шестая. ГОРЬКИЙ ХЛЕБ ИЗГНАНИЯ
Они шли всю ночь. Дорогу замело, и мужчины, увязая в снегу, то и дело толкали нагруженные скарбом повозки. Тоскливо завывал ветер. Впереди простиралась снежная равнина. Когда забрезжил тусклый рассвет, движение прекратилось. Оставив женщин и детей, мужчины пошли вперед узнать, что случилось. Они увидели, как Ян Амос опустился на колени и, разгребая снег, ломая ногти о мерзлую землю, выкапывал ее и насыпал в платок. Землю Чехии. И вот, следуя ему, один за другим опускаются на колени все в этой цепочке. Каждый берет горсть земли и бережно прячет ее.
1 февраля 1628 года. Уже полгода в действии указ Фердинанда, по которому единственной религией в Чехии объявляется католицизм. Протестантам свободных сословий предлагается в этом указе в шестимесячный срок перейти в католичество или покинуть страну. Император Фердинанд цинично заявил, что предпочитает царствовать в пустыне, чем среди еретиков. Тем не менее крепостным крестьянам выбора не представляется: под угрозой жестокого наказания они обязаны принять католичество. Господа не могут обойтись без рабочих рук. В конце января срок, предоставленный свободным сословиям, истек — и вот более тридцати тысяч семейств уходят с родной земли.
Последний взгляд с горы туда, где в сумрачном свете начинающегося дня вьется, исчезая в глубине снегов, дорога на родину. Прощай, милая родина! Нет, не прощай — до свидания! Мы вернемся! Тысячи людей, как клятву, мысленно повторяют это слово. Слезы от ветра высыхают на лицах...
***
Узенькие, кривые улочки. Небольшая площадь, мощенная битым камнем, ратуша с часами на башне. Костел. Дома побогаче, как и всюду, подталкивая друг друга, стремятся занять свое место возле площади или, того лучше, высунуть свои окна на саму площадь. Ремесленники занимают коротенькие, стиснутые улочки-проходы подальше. Здесь издавна живут чешские братья рядом с польскими ремесленниками. То тут, то там возле дверей на затейливо сработанном крюке висит изображение сапога, кренделя, скрещенных шпаг, молота, щипцов... За городом, занесенные снегом, простираются поля и леса. Если выйти на южную окраину, можно увидеть вдали холмы, совсем как в Моравии. Привет тебе, Лешно, славный город, приютивший изгнанников!
