Три тысячелетия секретных служб мира. Заказчики и исполнители тайных миссий и операций - [32]

Королева высоко ценила его бдительность и называла своим «мавром», однако позволяла разорять самого себя, руководя столь необходимой тайной службой в постоянно пребывающем в опасности протестантском королевстве за его же счет. Однако Уолсингем был настолько предан своему коварному ремеслу и Елизавете, что, по-видимому, не замечал тех неудобств, которые она ему причиняла. Когда ему было отказано в средствах, он занял нужную для Англии сумму, поручившись своими собственными средствами как частное лицо, а не как государственный секретарь. Помимо борьбы с самыми искусными и скрытыми нападками Общества Иисуса и прочих агентов Рима, он взял на себя тяжелую работу по предотвращению тайных замыслов Испании. И мы еще увидим, как он помог привести в замешательство его католическое величество Филиппа II, одну из самых хмурых и наименее вдохновляющих личностей, которые когда-либо наносили урон братству рода человеческого. Уолсингем первым углядел непобедимую армаду Филиппа, и агенты Уолсингема разузнали многое об этой флотилии ненависти еще до того, как хотя бы один испанский галеон поднял паруса. Точно так же его крайне неприятной обязанностью было следить за Марией Стюарт. Эта враждебная королева и заключенная в тюрьму гостья питала противоестественную склонность к козням и вредительству. Она намеревалась сбежать, увидеть, как ее враги — и шотландцы, и англичане — будут наказаны, и если лично не участвовала в тайных кознях убийц, то оставалась единственной родственницей и соперницей протестантской королевы, к которой обращались за поддержкой тайные крестоносцы католической Англии. Уолсингем называл ее «пригретой на груди змеей» и, обуреваемый дурными предчувствиями, с пуританской прямотой предлагал отрубить ей голову.

Выдающийся ученый, доктор Коньерс Рид, отдавший должное сэру Фрэнсису Уолсингему в трех захватывающих томах, полагает, что масштабы и организация его секретной службы сильно преувеличены. Будучи столь эффективной в своей работе, она должна была казаться «универсальной» как для тех, кого спасала, так и для тех, кого побеждала. Но, словно в насмешку, ее деятельность тормозили препоны в виде недостатка средств, ограничивающие большую часть расходов, продиктованных безопасностью Англии или продвижением национальных интересов. Помимо контрразведки, направленной против Марии Стюарт и ее сторонников, лучшими агентами Уолсингема были английские студенты, проживавшие в Италии. Он обошелся с ними весьма щедро, назначив «пансион» в сто фунтов стерлингов в год; и когда эти бдительные молодые люди помогли ему собрать крайне важные сведения об испанской Армаде, они вернули Елизавете в тысячу раз больше пансионов, чем та поскупилась выдать им. Примечательно, что Уолсингем организовал в Англии первую национальную секретную службу. Он не использовал своих шпионов и теневых агентов, как Томас Кромвель, чтобы расширить свою личную власть. Заговор за заговором — Бабингтона, Ридольфи, Трогмортона — потерпели неудачу и были разоблачены во имя защиты жизни королевы; но его величайший удар помог укрепить Англию против ее чужеземных врагов, и конец чисто династической секретной службы был близок. В Венеции Стивен Поль собирал сплетни в квартале Риальто и сообщал, что там говорят об Испании. Но лучшим агентом, назначенным для решения проблемы военно-морской подготовки Филиппа, оказался один из двух Энтони Стенденов, которые первоначально сопровождали Дарнли в Шотландию и лишь повредили его и без того дурной репутации. Необузданные и безрассудные молодые люди, английские католики — когда им это было выгодно, — они, по слухам, сильно подорвали авторитет Дарнли среди шотландцев. Но теперь одного из этих двух Стенденов назначили выполнять блестящую миссию — шпионить против Испании.

Ему удалось подружиться с Джованни Фиглиацци, послом Тосканы в Испании. Также он находился в хороших отношениях с правительством Тосканы. Будучи осведомленным о своих исключительных возможностях, он одолжил сотню крон — что дает нам представление об ограничениях Уолсингема — и отправил в Испанию некоего фламандца. Для прикрытия своей интриги Стенден предпочел использовать имя Помпео Пеллигрини; и теперь англичанам служило поразительное чужеземное и таинственное сочетание — от Фиглиацци или фламандца до Пеллигрини и искусного елизаветинского Мавра. Фламандец был, по-видимому, бесценным агентом, чей брат служил у маркиза Санта-Крус, великого адмирала испанского флота. Факты, утаивавшиеся от любезного Фиглиацци, фламандский шпион получал из первых рук. Связь была опасной, запутанной и медленной; и все же случилось так, что в марте 1587 года сэру Фрэнсису удалось вручить своей государыне подлинную копию донесений адмирала Санта-Крус своему монарху, в которых содержались самые подробные сведения об Армаде, ее кораблях, вооружении, войсках и припасах.

Это была безупречная разведка; вряд ли можно было действовать лучше. По предложению Стендена, Уолсингем начал переписку с Фиглиацци, когда сей посланник вернулся из Мадрида во Флоренцию. Тосканец искал расположения королевы Елизаветы, и дружеская и полезная переписка, по-видимому, продолжалась. Во многом руководимое Уолсингемом, английское правительство предприняло хитроумную попытку задержать отплытие Армады, о точном состоянии наступательной готовности которой Лондон был так точно информирован. Генуэзских банкиров вынудили отказать Филиппу II в ссудах, так что в дополнение к знаниям, которые являются силой, сила, определяемая золотыми дукатами, подверглась деликатным манипуляциям английской секретной службы. В июне 1587 года Стенден с убеждением объявил, что в этом году испанцы не предпримут масштабного морского наступления на Англию, что является самым точным историческим наблюдением, какое когда-либо делал шпион. Очевидно, этот доклад Уолсингем передал барону Берли с замечанием: «По прилагаемому из Флоренции письму ваша светлость может заметить, что некоторые иностранные приготовления задерживаются». В постскриптуме великий начальник секретной службы добавил: «Я смиренно молю вашу светлость, дабы вы оставили письмо Помпея при себе. Я возненавидел бы сам себя, если бы из-за моей небрежности этому джентльмену был причинен какой-либо вред».