Три стервы - [90]

– Невозможно в двадцать первом веке терпеть торговлю женским телом. Это отдает средневековьем.

Алиса кивнула:

– На этот раз я согласна с тобой, Ришар. Как ни крути, это означает, что мы продолжаем считать женщин сексуальным объектом, который можно купить.

Эму не слишком удивило их согласие. Левые и правые объединяются, чтобы превратить тело женщины в храм, наполнить его сакральным смыслом. Она не решалась взглянуть на Габриэль, но кожей ощущала ее молчание, ее абсолютную неподвижность. Эма и раньше замечала, что, когда Габриэль ранили до глубины души, она не переходила в атаку и не защищалась. Она застывала. И неожиданно, впервые за долгое время, а может, и вообще впервые, Эма поняла, что Габриэль невероятно близка ей. Блестер прервал Эмины размышления:

– Что, королеве Стерв-феминисток нечего сказать на эту тему?

Боковым зрением Эма заметила, что Габриэль подхватила бутылку водки. За или против, тьфу ты, Эма над этим и не задумывалась… Ее редкие высказывания против проституции объяснялись всего лишь страхом и ничем другим, она отлично понимала это. Страхом, который вызывает женщина, готовая дарить удовольствие, более того, выполняющая это профессионально, досконально зная, как заставить мужчину достичь идеального оргазма. То есть женщина, умеющая сделать это за деньги с любым мужиком. В том числе со своим собственным. На обширном рынке сексуальной конкуренции, где женщины отчаянно бьются за получение статуса лучшей и единственной, проститутка – опасная соперница. При этом недобросовестная. Проститутка возвращает остальных женщин к их страхам и комплексам. Поэтому они могут только ненавидеть ее или делать из нее жертву.

Пока Эма следила за рукой Габриэль, ставившей бутылку на место, до нее дошло, почему ей как-то неловко с подругой. Причина в том, что та сумела сделать нечто, на что сама Эма никогда бы не решилась. Из-за того, что они оказались разными, у Эмы не только возникло дурацкое чувство, будто подруга ее предала. Она еще подумала, что сексуальная свобода Габриэль больше ее, Эминой, и значит, она опасна, потому что возвращает саму Эму к ее подростковым страхам. Проститутка – это женщина. Все остальные – дети. Они презрительно произносят: “Я бы такое никогда не сделала”, тогда как на самом деле втайне хотели бы спросить: “Почему я такая слабая и закомплексованная и не могу этого сделать?”

Эма, конечно, знала, что в действительности проститутки никакие не свободные женщины. Но все, что о них говорят, основано лишь на наборе эротических фантазий, и пусть ей обо всем этом мало что известно, однако она в состоянии оценить размах глубоко спрятанных страхов, которые у каждого, кто высказывается на эту тему, трансформируются в цивилизованные и рациональные рассуждения. Подобная дискуссия может быть какой угодно, только не объективной. Каждый ее участник защищает собственные интересы.

– Ну что, есть у тебя какое-то мнение?

Она повернулась к Блестеру:

– Не собираюсь говорить за них. У меня нет мнения. Я не знаю, что такое проституция. Не имею ни малейшего представления о том, что они ощущают. Я знаю только одно: все противники проституции выступают в духе сакрализации женского тела, тогда как мужское тело для них – не сакрально. Вагина как храм, требующий освящения. И вот это действует мне на нервы. Почему унизительно продавать свое тело? Со времен Маркса известно, что рабочие продают рабочую силу. Мы продаем время, энергию, внимание, разум, тело. Нам платят за то, что мы неподвижно сидим на месте восемь часов подряд, или за то, что мы непрерывно носимся туда-сюда в течение десяти часов. – Эма взглянула на Алису.

– Ого… Удивительно слышать такое от тебя…

– Люди меняются. – Эма секундочку поколебалась, после чего уточнила: – Я учусь.

Габриэль повернулась к ней и протянула стопку водки. Эма поблагодарила. Подруга серьезно посмотрела на нее, потом ответила “не за что” таким тоном, будто имела в виду “спасибо”. К несчастью, Ришар решил продолжить дискуссию:

– Но, Эма, разве тебя не шокирует превращение тела в товар? Ты же придерживаешься левых взглядов, а тут капитализм покушается на сугубо личное!

Эма посмотрела на него. На этот раз она знала, что у нее имеется молчаливое позволение Габриэль и она может ему врезать. Она не собиралась лишать себя такого удовольствия.

К концу вечера Эма открыла для себя, что можно возражать человеку, но при этом не пытаться убить его словами. Сразу и не скажешь, но это было потрясающее открытие. Ришар отлично защищался, они вступили в долгую перепалку, перешедшую в обмен ощутимыми уколами. Позже, направляясь к выходу, Ришар даже сказал, что ей стоило бы попробовать себя в политике. Что в его устах было, судя по всему, комплиментом.

Проводив всех гостей, Блестер и Эма вдвоем вышли на балкон.

– Видишь, Стервочка, все прошло хорошо.

Эма лениво собирала тарелки и стаканы, чтобы отнести их на кухню. Она оставила посуду, подошла и обняла его.

– Да, ты был прав, ты самый лучший.

Они поцеловались, и когда руки Блестера опустились на ее ягодицы, Эма решила, что это тот самый сигнал, которого она ждала. Продолжая целовать Блестера, она стала расстегивать молнию на его джинсах, но он ее остановил: