Три Шарлотты - [40]

Но это невозможно. Ничего не поделаешь!

Лотти поставила электромобиль в гараж и вошла в безобразную, мрачную башню, пробралась, лавируя между плевательницами обшарпанного вестибюля, к лифту и поднялась на этаж, где заседала судья Бартон. Привратница у двери поклонилась ей. К судье Бартон входили не для того, чтобы позабавиться. В комнате для ожидания девушки с красными глазами и матери в шляпах со страхом посматривали на запертую дверь. Девушки! Девушки – одни угрюмые, другие – дерзкие, многие перепуганные. Девушки, никогда не слыхавшие о десяти заповедях и нарушавшие большинство из них. Девушки, которые не ждали, пока яблоко с древа жизни упадет спелым к их ногам, но сорвали его, и глубоко запустили в него зубы, и почувствовали вкус желчи во рту. Заплаканные, грязные, жалкие девушки: наглые, вызывающие, разодетые, высокомерные. Девушки, хорошо отрепетировавшие свои роли перед тем, как предстать перед жрицей правосудия. Девушки, переполненные ненавистью к жизни, к закону, к материнской власти. Они и не подозревали, как их обезоружит маленькая женщина с обманчиво мягким лицом, седеющими волосами и глазами, которые… да, трудно рассказать, какие это глаза! Они смотрят на вас… смотрят на вас и сквозь вас!.. «Что же это такое я хотела сказать?.. Нет, что я хотела… Ах, Бога ради, мама, перестань реветь!..» Между девушками в ажурных чулках и матерями в бесформенных шалях стояла глухая стена непримиримости и раздора. Два поколения, Новая Америка и Старый Свет, и между ними – полное непонимание и взаимная ожесточенность. Девицы шуршали, шелестели, вертелись, всхлипывали, шептались, пожимали плечами, украдкой оглядывали друг друга. Но закутанные и бесформенные женщины сидели или стояли с видом тупой покорности судьбе и не сводили глаз с закрытой двери.

Лотти подумала, не разыскать ли в толпе девиц Дженни, и даже хотела уже спросить о ней, но быстро решила не делать этого. Лучше сначала повидаться с Эммой Бартон.

Было без пяти десять. Лотти прошла в кабинет Эммы Бартон через небольшую комнату, в которой та обычно разбирала дела. Ничего официального не было в этой маленькой комнатке, походившей больше на обычную деловую конторку. Длинный плоский стол на небольшом, дюймов на пять от пола, возвышении. С десяток стульев у стены. На столе – ваза с весенними цветами – нарциссами, тюльпанами, резедой. Эмме Бартон всегда кто-нибудь посылал цветы. Вас поражало отсутствие бумаг, папок с документами, всех обычных аксессуаров канцелярии.

Судья Бартон сидела в комнате, рядом с ней – стенографистка. За окном важно разгуливали и ворковали голуби. На Лотти взглянули ясные, живые глаза.

– Очень рада, – сказала судья, крепко пожимая руку Лотти.

Улыбаясь, смотрели они друг на друга.

– Очень рада! Подождите меня, и мы позавтракаем вместе. Полдня в моем распоряжении: сегодня ведь суббота!

– Я не могу…

– Пустяки! Почему?

– Я должна вернуться домой к двенадцати, чтобы отвезти мать на рынок и…

– На мой взгляд, все это абсурдно, – мягко сказала Эмма Бартон.

Лотти покраснела, как школьница.

– Пожалуй, я с вами согласна… – Она круто оборвала себя. – Я пришла поговорить с вами о Дженни, сестре служанки Беллы, Гесси. На сегодня у вас назначено рассмотрение ее дела.

Эмма Бартон быстро пробежала глазами лежавшие перед ней ведомости.

– Дженни? Жаннета Кромек?

– Жаннета.

– Так, понимаю, – повторила судья Бартон слова Лотти, сказанные утром на кухне у Беллы. Она просмотрела материалы по делу Жаннеты. Дело было для нее довольно обычным. Она выслушала краткий рассказ Лотти. Подобного сорта девушек она хорошо знала: этих Дженни, бунтующих против рутины – тяжелой, неинтересной работы, еды и спанья; неоформившихся личинок Дженни, тщетно стремящихся превратиться в бабочек Жаннет.

Судья Бартон не тратила времени на душещипательные сцены. Она не подошла к окну, не бросила сокрушенный взгляд на огромный, лежащий в тумане город, расстилавшийся внизу, не проронила грустно: «Бедная, бедная бабочка с опаленными крыльями». Она сказала просто:

– Мир полон Жаннет-Дженни. Удивляюсь только, что их еще не становится больше.

Взглянув на свои часики, Эмма Бартон встала и направилась в комнату заседаний. Лотти и стенографистка последовали за ней.

Она взошла на возвышение, села за стол и, положив сверху дело Дженни, хотела было открыть заседание, но в этот миг дверь стремительно распахнулась и влетела Винни Степлер. Винни Степлер всегда влетала стремительно. Светловолосая, краснощекая, как девочка, солидная и эффектная в своем синем манто и серых мехах, она больше походила на знатную даму-благотворительницу, чем на газетного репортера. В камере судьи Бартон ей редко удавалось почерпнуть материал для своих статей, ибо имена девушек заботливо скрывались от публики. Ее влекло сюда другое: интерес к «осколкам жизни», трепещущим здесь, и симпатия к Эмме Бартон. И все же теплилась и надежда: авось найдется материал! В поисках его Винни Степлер рыскала по всему городу. Ее друзьями были пожарные и полицейские, газетчики и кассирши кино, прислуга в гостиницах и кельнерши в закусочных, маникюрши, шоферы таксомоторов, подметальщики улиц, швейцары, греки – чистильщики сапог – весь тот широкий слой незаметных тружеников, над которым несется людской поток, оставляя у них самую разнообразную информацию.