Три сестры мушкетера - [2]

— Первая, вторая, пятая…

За восьмой я отодвинул портьеру и действительно увидел белую крашеную дверь с окошечком посередине и надписью «Касса». Окошечко открылось само по себе, и в нем, как на картинке в рамке оказался Цезарь в тоге и лавровом венке.

— Цезарь, — сказал я, — вот, я пришел.

Цезарь протянул мне маленький клочок бумаги в клетку с написанными на нем двумя телефонами. Возле одного было указано: «домашний», возле другого — «служебный».

— Запомни их, — сказал Цезарь. — За домом дожидается самолет, который доставит тебя в условленное место. Там вы сделаете пересадку и долетите до Москвы. Если возникнут затруднения, не стесняйся, звони. Счастливого пути.

Бумажка и Цезарь исчезли, а окошечко закрылось.

Я вышел в сад, и увидел маленький спортивный самолет. Летчик помог мне забраться в машину, и мы полетели. И через некоторое время сделали посадку на летном поле какого-то аэродрома. Я быстро вылез из самолета, и он сразу же взмыл в небо. Тут по радио громко объявили, что рейс «Мадрид-Москва» ожидает пассажира №128, и я понял, что 128 — это я.

Ко мне подбежала какая-то женщина в форме и за руку потащила к трапу. Я занял свое место, пристегнулся и, почувствовав, что мы уже взлетаем, огляделся по сторонам. Такого я не ожидал.

Мои спутники, все как один, были огромными шикарно одетыми неграми с голливудскими улыбками. Они говорили между собой, курили, а потом вдруг все одновременно посмотрели в одну сторону и сказали:

— О!

Я тоже посмотрел туда и тоже сказал:

— О!

По проходу шла необыкновенная стюардесса — двухметровая блондинка размера эдак 62-го, с львиной гривой волос по пояс.

Когда мы приземлились в Шереметево-2, я понял, что начисто забыл домашний телефон. Тогда я позвонил по служебному и услышал:

— Стойте, где стоите, мы за вами приедем.

Через пару минут ко мне подошел полнолицый молодой человек в кожаном плаще.

— Очень рад вас видеть, как добрались? — с искренней улыбкой сказал он и посадил меня в машину. — Едем ко мне, едем, едем.

Мы приехали на Лубянку, он показал пропуска, и мы на лифте поднялись прямо в его кабинет.

— Ну, что вам передал Цезарь? — спросил он, продолжая улыбаться.

— Да, собственно, ничего особенного — только два своих телефона: служебный, по которому я позвонил вам, и домашний, который я, к сожалению, забыл.

— Что вы говорите? И никак не можете вспомнить? — полнолицый явно посочувствовал мне.

— Никак, — пожал я плечами. — Прямо вот вижу этот листочек с написанными телефонами, только цифры совсем исчезли из головы.

— А тот телефон, по которому звонили сюда, помните?

— Вы, наверное, не поверите, но и его я тоже забыл, — мне стало нехорошо. — Правда.

— А вспомнить сможете? Ну, по порядку, вспоминайте…

— Я вошел в дом…

— Что вы увидели в доме, когда вошли?

— Яблоки…

— А животных? Котов, например?

— Котов я не видел.

— Почему?

— Они не едят яблок. Ведь, правда? Ведь не едят?

— Ладно, ладно, не волнуйтесь, — примирительно сказал он и протянул пачку «Кемела».

Я закурил. Он пододвинул ко мне пепельницу, спрятал «Кемел» в ящик стола и сказал:

— Сделаем так. Вы сейчас пойдете, погуляете, пообедаете, а часика в четыре встретимся на бульваре у памятника адмиралу Макарову.

Я понял, что он проверяет меня, и заметил:

— На Чистопрудном бульваре стоит памятник Грибоедову, на Сретенке — Крупской, на Гоголевском — Гоголю, а памятника Макарову в Москве нет.

— Не волнуйтесь, не волнуйтесь, в Москве пока еще много чего нет.

Я вышел на улицу и оказался напротив Большого театра. Невероятно, подумал я. Вместо зданий на Охотном ряду был ухоженный бульвар, где через каждые пять метров стояли памятники. Я узнал среди них Муция Сцеволу с перевязанной рукой, Карла Великого с соратниками, Робинзона Крузо с козами, Чарльза Дарвина, играющего в пристенок с мальчиками из пещеры Тешик-Таш, Ивана Сусанина, покупающего у китайца компас на Макарьевской ярмарке, Радищева, постамент которого был украшен надписью: «Обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», Джакомо Казанову с песочными часами в одной руке и кастрюлькой, где варились яйца «в мешочек», в другой, Сперанского в окружении мясистых реформ и тот палец императора Николая Павловича, который вылез за край линейки при проектировании одноименной железной дороги.

Я стал отыскивать среди остальных адмирала Макарова и нашел. Он стоял на берегу моря.

Дабы убедиться, что это именно наш знаменитый флотоводец, я начал читать надпись на памятнике. Из-за него вышел мой полнолицый и спросил:

— Ну, что, вспомнили?

— Нет, — вынужден был признаться я.

— Тогда вся надежда на доктора. Пойдемте.

Мы вернулись в здание на Лубянке, опять прошли по коридору, но на этот раз оказались в длинном и узком зубоврачебном кабинете. Мой спутник запер дверь.

— Садитесь в кресло, — вздохнул он.

— Зачем?

— Придется вас пытать.

— Но я вспомню, обязательно вспомню!

Тут в дверь кто-то поскребся, и я услышал, как она открывается…

Глава 2

От ужаса я закрыл глаза, а когда открыл, то увидел гостиничный номер. Через распахнутую балконную дверь луна светила мне прямо в лицо. Я сидел в кресле перед столом с пустыми бутылками и открытыми банками кошачьих консервов. А на кровати храпел какой-то дядька.