Три сердца - [19]

Эти воспоминания заставили его подняться и сесть на кровати. Да, сейчас он понял: она думала тогда о содеянном. Однако…

И все-таки она ошибалась: он не испытывал к ней ненависти, скорее наоборот, когда задумывался над ее жизнью сейчас, которая, должно быть, была чередой угрызений совести и нестерпимой боли от содеянного, от того, что она сама навсегда отдалила от себя родного сына. Это охватывало его чувством безграничной жалости.

Старые часы за стенкой, в канцелярии пробили какое-то время, и едва умолк их бой, отозвались костельные колокола. Он не сразу понял, что звонят к похоронам его матери. Встав, натянул на голову шапку и вышел.

Возле кухонного крыла дворца уже собралась толпа людей: дворцовая служба, много хуторских, адвокат, пан Бартоломейчик, мельник Кунке, пан Шельда и серьезный Матешак с крестом в руке. Бабы кивали головами и плакали.

Матей вбежал в комнату матери. Гроб уже был забит. Четверо мужчин и служитель костела собирались сносить его вниз. Пока спускались, собралось еще больше народа. Пришли обе родственницы-иждивенки и панна Кася. Когда процессия свернула в аллею, к ней присоединились генерал Недецкий и граф Роджер.

Следуя прямо за гробом, Матей не сразу увидел его. Мимолетным взглядом успел заметить, что у графа под глазами появились большие синяки и что он нервно кусал губы.

До костела было близко, и вскоре процессия остановилась у входа. Вышел ксендз в черной сутане, окропил гроб, прочитал заупокойную молитву на латыни и, остановившись за крестом, затянул траурную песню.

Процессия медленно шла по деревне между прудами. Люди останавливались, снимали шапки и присоединялись к траурному шествию. Кладбище находилось неподалеку от деревни. Возле выкопанной могилы ждали гробовщики.

Матей стоял чуть поодаль, слушая молитвы, душераздирающую мелодию «Реквиема», шорох веревок о гроб, а потом гулкие удары земли по его крышке. Гробовщики взялись за лопаты. Постепенно вырастал малый холмик, могила единственного близкого ему существа.

Нет, сейчас труднее, чем раньше, было ему поверить, что она не его мать. Кто-то коснулся его локтя, но он даже не повернулся. Люди постепенно расходились. Оглянувшись, он увидел, что вокруг никого нет. Став на колени на свежий желтый песок, он всматривался в небольшой черный крест, в прибитую к нему табличку из жести, гласящую, что здесь покоится светлой памяти Михалина Зудра. Дальше были даты рождения и смерти, но их прочесть он уже не мог: слезы заливали глаза, их становилось все больше и больше, и тонкими ручейками они беспрерывно струились по щекам.

«Мама, дорогая мамочка…»

Он не мог выдавить из себя даже шепота, губы его не двигались, но он знал, что она слышит его… Обрывки сердечных, ласковых мыслей роились в голове, а потом и они растворились в слезах, и только в висках нарастала боль, а в ушах шумело.

С трудом поднявшись, он покачнулся и едва не упал. Добравшись до ворот, заметил, что оставил шапку. Вернувшись за ней, он как-то тупо, почти с безразличием посмотрел на могилу, старательно отряхнул шапку от песка и вдруг почувствовал голод: с утра ничего во рту не было. Он подумал, что пани Бартоломейчикова, у которой он столовался, заказывала сегодня на обед свинину. Должны были для него оставить. Жирный, щедро политый сметаной жур и отварная свинина. Он ускорил шаги. У входа в парк на скамейке сидел граф, покуривая папиросу.

Матей понял, что тот дожидается именно его, и пожалел в этот момент, что не выбрал окружной дороги через имение.

Однако возвращаться уже было поздно. Граф встал и протянул ему руку, натянуто усмехнувшись при этом.

— Я хотел с паном поговорить, — начал он, — думаю, понятно о чем.

Матей слегка пожал плечами и с нескрываемой недоброжелательностью посмотрел ему в глаза.

— О чем же нам говорить?

— Просто поговорить, сложившаяся ситуация… которая… о которой…

— Извините, пани графиня вызвала на завтра адвоката. О наших делах мы будем говорить в его присутствии.

Граф кивнул головой:

— Разумеется.

— Так что еще?

— О, вы не думайте, что я не понимаю, что я ваш должник. Но не я же виновник случившегося. Я надеюсь, что вы хотя бы объективно признаете, что моей вины в этом нет?

— Охотно признаю.

— А создается впечатление, что у вас ко мне неприязнь, для меня это крайне неприятно, ведь раньше мы были друзьями, вместе учились и, если мне не изменяет память, называли друг друга по имени.

Матей, усмехнувшись, едко проговорил:

— О, так вот о чем вспомнил пан?!

— Я не забывал об этом никогда, — уверял Гого, делая вид, что не заметил иронии. — Правда, это давние времена, и, вне всякого сомнения, такая детская или юношеская дружба должна пройти или претерпеть изменения. Но я не вижу причин, чтобы при каких-либо… пусть даже и в данных обстоятельствах вместо дружбы возникла антипатия и вражда.

— Вообще, — спокойно ответил Матей, — это можно приписать одной из сторон. По крайней мере, вначале.

— Как это следует понимать? Я могу привести доказательства своей доброжелательности.

— О да, пан демонстрирует явную доброжелательность, но я, с некоторых пор, питаю к пану откровенную неприязнь.

Он произнес это громко и с ненавистью взглянул Роджеру в глаза.