Три секунды - [117]

— У Софьи и Пита Хоффманн, по информации из налогового управления, двое общих детей. В течение трех лет мальчики посещали детский сад в Эншедедалене, около пяти дня их забирали мама или папа. Вчера Софья Хоффманн, ничего не объясняя воспитателям, забрала обоих мальчиков значительно раньше, за пару часов до того, как ее мужа застрелил наш человек, и ровно через двадцать минут после своего исчезновения с рабочего места. По словам двух воспитателей, выглядела она очень напряженно. Старалась не смотреть на них, не отвечала на вопросы.

Мариана Херманссон наблюдала, как немолодой мужчина сначала согнул свое большое тело, достал руками до пола, потом разогнулся — упражнение, выученное с полвека тому назад в каком-то суровом спортзале.

— Я отправила патруль к дому. Вилла пятидесятых годов, несколько минут езды от центра города. Мы посветили в закрытые окна, позвонили в запертую дверь, открыли почтовый ящик — сегодняшняя газета и вчерашняя почта. Ничего. Ничего, Эверт, что указывало бы на то, что кто-то из членов семьи со вчерашнего утра был дома.

Еще два раза — наклон вперед, наклон назад.

— Объяви ее в розыск.

— Софья Херманссон уже объявлена в розыск. Полчаса как.

Гренс снова стоял неподвижно; он слегка кивнул — это означало одобрение.

— Он звонил ей. Он предупредил ее. Защитил от последствий своей смерти.

Мариана уже закрыла дверь и сделала два шага по коридору, как вдруг остановилась, повернула, снова открыла дверь.

— Да, еще кое-что.

Гренс так и стоял посреди кабинета.

— Да?

— Можно войти?

— Раньше ты не спрашивала разрешения.

Скверное чувство.

Она все утро рвалась к Гренсу — и ушла из его кабинета, так и не сказав то, ради чего приходила.

— Я знаю главное. То, что тебе надо было знать вчера. Но я не успела.

Она привыкла все контролировать. Привыкла знать, что все сделала правильно.

— Я пыталась добраться до тебя. Бежала по коридорам тюрьмы, к церкви неслась сломя голову.

Теперешнее чувство ей не нравилось. Не нравилось вообще и в особенности — здесь, у Эверта.

— Я звонила, но у тебя был выключен телефон. Я знала, что счет идет на минуты, на секунды. Я слышала по рации в машине и вас, и выстрел. Как ты отдал приказ. И грохот от выстрела.

— Херманссон!

— Что?

— Переходи к делу.

Мариана посмотрела на Гренса. Она нервничала. Давно уже ей не случалось нервничать в этом кабинете.

— Ты просил меня поговорить с Оскарссоном. Я поговорила. Обстоятельства, связанные с Хоффманном, Эверт… кто-то приказал Оскарссону, кто-то надавил на него.

Мариана давно научилась читать по его лицу.

Она знала, что означают красные пятна на щеках Гренса и пульсирующая жилка у него на виске.

— Вечером накануне твоей поездки в тюрьму Оскарссону приказали допустить адвоката к заключенному из того же отделения, где сидел Хоффманн. Приказали не дать ни тебе, ни любому другому полицейскому допросить Хоффманна или вообще встретиться с ним, вернуть Хоффманна в отделение, из которого его перевели, хотя заключенных, которым угрожают, никогда не переводят обратно. Оскарссону велели, чтобы если Хоффманн потребует открыть ворота — ворота не открывать, хотя это противоречит правилам пенитенциарной службы.

— Херманссон, что…

— Дай договорить. Я знала все это, но не успела сказать тебе. А потом… взрыв, и все стало не важно.

Гренс положил руку ей на плечо. Раньше он никогда так не делал.

— Херманссон, я страшно злюсь. Но не на тебя. Ты все сделала правильно. И все-таки я хочу знать кто.

— Кто?

— Кто отдавал приказы!

— Я не знаю.

— Не знаешь?!

— Он не хотел говорить.

Гренс почти бегом пересек кабинет, к столу и шкафу позади стола. Дыра и пыльные контуры. Ее там не было. Музыки, которая все эти годы была его утешением, его силой. Именно в такие моменты она бывала ему нужнее всего, — когда злость переходила в ярость, поднималась откуда-то из живота и постепенно захватывала каждую частицу тела. Она не оставит его до тех пор, пока он не узнает, по чьей милости он вел себя как полезный идиот, кто сделал так, чтобы он приказал выстрелить.

— Будь у меня эта информация, Херманссон, я бы не отдал приказ. — Он посмотрел на свою молодую сослуживицу. — Если бы я знал тогда, что знаю сейчас… Хоффманн бы не погиб.

Коричневый пластмассовый стаканчик вот-вот наполнится черным, крепким, горьким кофе. Машина скрежетала как всегда, под конец — громче всего, она не хотела выпускать из себя последние капли. Интендант Йоранссон отпил кофе, стоя в коридоре. Он видел, как Мариана Херманссон выходила из кабинета Гренса с папкой под мышкой. Йоранссонн знал, о чем они говорили. Они занимались тем, чем должны были, — разбирались с тем смертельным выстрелом в Аспсосе.

Я здесь ни при чем.

Он обхватил стаканчик ладонями, горячая жидкость потекла по пальцам.

Я вышел из игры.

Йоранссон допил эту горечь, опустошил стаканчик. Поздоровался с проходящим мимо Свеном Сундквистом — тот тоже нес в руках папку. Сундквист шел в кабинет, из которого только что вышла Херманссон. В кабинет к Эверту Гренсу.

Он увидел красные пятна на щеках, пульсирующую жилку на виске.

Свен знал Эверта Гренса лучше всех в Управлении, он сталкивался с гневом своего шефа и научился обращаться с ним. Если Гренс не орал и не расшвыривал содержимое мусорной корзины, гнев не имел к нему, Свену, отношения, Гренс преследовал собственных демонов.