Три романа о любви - [12]

О, самая печальная! Варвара Михайловна усмехается. Можно ли быть таким наивным взрослому мужчине? Впрочем, если бы не это его свойство, их совместная жизнь представила бы ей массу непреодолимых затруднений. Вероятно, природа намеренно создала мужчин такими наивными.

— Разве мне в самом деле отправиться сегодня с Лабенскими на открытие сада? — говорит Варвара Михайловна мечтательно.

Надо видеть этот румянец, который покрывает его лицо. Однако, стараясь держать фасон, он слегка пробует возражать:

— По вечерам сейчас еще сыро… Эти открытые садовые сцены… Впрочем, если надеть калоши и драповое пальто…

Варвара Михайловна разом прекращает эту агонию:

— Нет, сегодня я хочу провести вечер с тобой.

Лицо у него делается страдающим и жалким. Да, теперь ясно все. О, многие, кто знает подробности их интимной и домашней жизни, осуждают ее за эту «систему». Но ведь все живут более или менее таким же образом. Она только более последовательна. Разве кто-нибудь доверяет теперь мужьям? Контролируют решительно все, но делают это урывками, через пятую в десятую. И, если угодно, это даже оскорбительно для мужчин: то им доверяют, то им не доверяют. Что за произвол?

И кроме того, это — глупейшая и бесполезная бестактность: говорить мужу, что ему не доверяешь. Напротив, надо говорить, что доверяешь во всем. Пусть, например, Васючок сейчас хочет обмануть ее доверие и даже потихоньку съездить к девице Ткаченко. Она все равно должна делать вид, что ему доверяет. Если же она отказывается сейчас от приглашения Лабенских, то он должен знать, что это только потому, что она любит его и не хочет оставить на целый вечер одного.

Подают яблочный мусс. Сейчас кофе, и конец надеждам бедного Васючка! Несчастный, глупенький…

— Карета подана, — докладывает Агния.

— Сейчас. Лина Матвеевна, пожалуйста, принесите мне мой электрический фонарик.

Если визиты затягиваются до поздней ночи, Варвара Михайловна имеет обыкновение, сидя в карете, читать, освещая страницу карманным электрическим фонариком. Это чрезвычайно удобно. Обстоятельства быстро выучивают человека применяться.

— Кстати, необходимо переменить старую батарею.

Лина Матвеевна приносит фонарик и сухую запасную батарею. Тут же, за столом, при оживленном внимании детей, меняют батарею и пробуют фонарик. Великолепно!

Бедный Васючок! Он все это видит и должен страдать, сознавая, что теперь уже наступил полный крах его надеждам.

Несут в карету теплый плед и на всякий случай калоши. Чуть было не забывают резиновой, надуваемой воздухом подушечки. Ее бывает удобно подложить под бок.

— Почему ты таскаешь с собой эту дрянь? — возмущается Васючок.

Бедный, он продолжает страдать, и ему следует поэтому извинить его раздражительность. Наконец, они усаживаются в карету, крепко хлопает дверца. Все ли на своих местах? Книжка, фонарик? Кажется, все. Трогай!

— Как я счастлива! — говорит Варвара Михайловна, оборачивая радостное лицо к мужу и крепко стиснув ему руки.

Он улыбается из вежливости, заученной улыбкой. Сейчас он несчастен или, вернее, это кажется ему, что он несчастен. Но что делать? Ведь это большая ошибка — желать, чтобы все наши мечты всегда сбывались. Сколько супружеств погибло именно от того, что мужчины в них пользовались полнейшею свободою. Человек все-таки только человек, а не ангел. Если не работать над ним и не сдерживать его порывов, то он в своем естественном состоянии легко превращается в животное. И тогда из жизни быстро уходят все идеальные начала. Уходит любовь. Уходит греза.

В самом деле, чего достигли так называемые проповедники свободной любви? Они убили весь аромат поэзии. Поэтическую мечту о любви они превратили в скучный и прозаичный «половой вопрос».

Нет, нет и еще раз нет. Варвара Михайловна с ними не согласна. Правда, Васючок сейчас сильно хмурится. Вероятно, он вспомнил свои глупенькие мысли о насилии над личностью и тому подобный вздор. Он сидит, отвернувшись, и упорно смотрит в окно. И даже бородка у него сейчас измятая, спутанная. (Но она уже сильно седеет по бокам. Еще каких-нибудь пять лет этой каторжной жизни — и наступит тихая, светлая старость, когда успокоится волнение в крови, и все женщины для Васючка будут совершенно так же равны, как эти тротуарные тумбы.)

— Ты на меня сердишься за давешний разговор? — говорит Варвара Михайловна и нежно берет мужа под руку.

Он хочет освободить руку. Она нагибается и целует ее. Это его смягчает. А, мы любим, когда нам целуют руки! Очевидно, он думает в этот момент.

«Но что поделать, если она до такой степени ко мне привязана?»

Действительно, устало усмехнувшись, он говорит:

— Разве я архиерей, что ты целуешь мне руку?

Но все-таки он улыбается. А это самое главное. Не надо только кислых мин. Худой мир всегда лучше доброй ссоры.

— Значит, ты меня простил?

Помолчав, он говорит с равнодушным, скучающим вздохом:

— Разве я могу на тебя, Варюша, долго сердиться? Но все-таки ты неправа, поверь. Ты все боишься, что я тебе изменю, и потому беспрерывно мучишь и меня, и себя. Да вероятно много причиняешь досады и окружающим. Вот хотя бы взять, например, сейчас ту же ни в чем не повинную Дюмулен. Ну, представь, если она в самом деле, с отчаяния что-нибудь сделает над собою?