Три рассказа - [14]

- До тебя дошло, почему я хочу девочку? - говорит мне невестка. - С меня довольно двух трикстеров.

- Двух?

- Не считая тебя. Твой сын и твой внук.

- Они тебе не нравятся?

- Обожаю обоих, но хочу девочку.

- А девочка не может быть трикстером?

- Трикстер без своего дружка? Это уже не трикстер.

Рано, конечно, судить, пусть сначала наше с невесткой и Лео путешествие закончится, с неделю буду ходить оглушенный, пока не приду в себя, все путевые эффекты, очистившись от физических тягот, выпадут в осадок памяти, откуда будут всплывать, если возникнут аналогии. Но уже сейчас мне как-то странно, что эту поездку, для меня самую изнурительную, на измор - и одновременно восхитительную, Лео скорее всего никогда не вспомнит. Не вспомнит и кота Вову, если больше меня не увидит. Или где-нибудь в подвале либо, наоборот, на чердаке подсознанки, не доходя до его английской речи, сохранится образ отца его отца? Известно: память, не контролируемая сознанием, куда сильней осознанной.

А, собственно, зачем мне это? Зачем мне остаться в его памяти, осознанной или бессознательной? Генетическое бессмертие, благодаря Лео и его брату (пусть даже, с оговорками, сестре), мне, надеюсь, обеспечено, а фамильным тщеславием, слава Богу, не страдаю.

- Учти, это последний. Отдам долг природе - и баста, - говорит невестка, догадываясь, похоже, что для меня она только гарант вечной жизни в беспамятных генах.

- Испугала! - держу, как всегда, язык за зубами.

Само понятие природа теряет здесь прежнее значение. Под этим словом я разумел Подмосковье и Карельский перешеек, Тоскану и Умбрию, Новую Англию и Квебек, изъездив их вдоль и поперек. Пусть даже Кавказ, Сицилию, Крит, Турцию - южнее не забирался. Там природа соразмерна человеку, здесь постоянно чувствуешь равнодушие Бога к тем, кого он сам же создал в свой последний рабочий день, мелкоту человеческого времени - перед грандиозностью времени геологического, главного архитектора природных чудес света. А солнце, вода, ветер, коррозия - его подмастерья, прорабы вечности. Аeternis temporalia, как выразился средневековый богослов Ириней Лионский. Вот я и говорю, что путешествую во времени вечности при полном отпаде от цивилизации.

Одни каньоны чего стоят - провал в земной коре глубиной в километр-полтора. При виде любого каньона - а здесь их больше, чем фьордов в Норвегии - Лео кричит: "Grand Canyon!" Для него это одно слово, по сути он прав: каждый каньон - великий.

Ястребы, вороны и орлы подчеркивают глубину: они кружат на огромной высоте, а ты глядишь на них сверху. В Большом Каньоне река провалилась, по собственной инициативе, почти на два километра. Глаз устает пока с края каньона схватит где-то у самого центра земли дымно-зеленую полоску реки Колорадо. Я так и не дошел до нее, узнав, что подъем займет в три раза больше времени, чем спуск, а сил понадобится сколько у меня уже, боюсь, нет. Даже если есть, приберегу для иных свершений. В отличие от Тиры, здесь нет фуникулера. Нашелся и внешний повод для моего возврата с полпути. Шедший передо мной парень поскользнулся, ища ракурс для фотоснимка, и я тут же вспомнил, как сто лет назад на моих глазах сорвался с километровой Ай-Петри в Крыму такой же вот незадачливый фотограф - я до сих пор отсчитываю мгновения, пока он летит вниз, а восход солнца, ради которого мы забрались туда такую рань, выпал из моей памяти начисто. Навидался я этих восходов-заходов до и после! А прыжок в собственную смерть - еще только раз: на крышке саркофага в Пестуме. Там голый человек, вытянув руку, ныряет вниз головой в пустоту - более сильного образа смерти в искусстве не знаю. Так и называется: саркофаг ныряльщика, 4-ый век до нашей эры.

Не с тех ли самых крымских пор моя фотофобия? Тем более в эпоху цветных фотографий, окрас на которых лет через двадцать потускнеет, сойдет на нет. Предпочитаю сетчатку глаза. Точность гарантирована, никакой ретуши. А каньоны, те вообще не фотогеничны. Особенно мой любимый - Сион. С час я карабкаюсь там на скалу по имени "Вершина для приземления ангелов", но вместо обещанных ангелов застаю группу дымящих туристов:

- Единственное место в Америке, где не запрещено курить, - говорит один, затягиваясь.

Как оказалось, австриец.

- Только не спрашивайте про кенгуру, - смеется он. - Стоит сказать, что из Австрии, американы обязательно спрашивают про кенгуру.

- Здесь меня хвалят за неплохой английский, - говорит парень, действительно, из Австралии. - Однажды попросили сказать несколько фраз на родном языке, чтобы узнать, как звучит.

- А меня, когда сказала, что из Рима, спросили, какой это штат.

Парню в Большом Каньоне еще повезло. В отличие от айпетринского, который все еще летит в свою смерть - жив остался. Только ногу сломал. Вот я и тащусь назад - за подмогой. По пути читаю наскальное объявление: вызов вертолета в случае несчастного случая обойдется пострадавшему в $2000.

Природа здесь - мир без параллелий и аналогий. Разве что молоко слегка горчит от той же полыни, которая кругом, напоминая коктебельское. А так будто в ботаническом саду или зоопарке. Слово beautiful я бы выбросил из лексикона природных эпитетов - ничего не выражает, не отражает, не обнажает. Ширма перед живым природным чудом.