Три пункта бытия : Роман, повесть, рассказы - [199]

— В таких случаях надо участкового вызывать, — комментировал он. — Вызывала?

— Сколько раз…

— Молодой был?

— Кто?

— Участковый?

— Их трое было, пока мы с Вовкой жили. Один совсем молоденький. Только что из армии и с усиками.

— Ну и что — слушал он тебя? С усиками?

— Когда не ревела, а просто так рассказывала — слушал. Но это редко. Вовка до того доводил, что и слова-то не произнесешь ни одного — вся в трясучке.

— Зачем вызывать участкового, если ни слова?

— Все-таки живая душа. Надеешься: может, и поймет. Без слов. У каждого своя невзгода, сказать некому, вот и надеешься и вызываешь. Тем более он слушать обязан. По долгу службы.

— А чего там «у каждого свое»? У всех одинаково. У баб тем более одинаково… А участковый — что? Советы давал?

— Редко.

— На развод — советы?

— На развод редко. Если у тебя вся морда в косметике, тогда советует на развод. Без внешних признаков — ни-ни… настаивает на продолжении семейных отношений.

— Это точно… Я с участковым в одной камере восемь месяцев сидел. Так же рассказывал. И рассказывал, что был когда-то с усиками. Не твой ли был участковый? Он так рассказывал: «Конечно, выслушаешь бабу, а на лестничную площадку вызываешь мужика и конфиденциально подсказываешь ему: «Я сейчас уйду, а ты минут через пятнадцать поддай ей еще… Чтобы зря не вызывала лиц служебного назначения…» Тебе с Вовкой-то бывало как?

— В том и дело, что хорошо… В том и беда…

— Я как в воду глядел. Но это не он был хорошим. Это ты на такое дело хорошо злая… А я тоже злых люблю, добреньких-нежненьких, тех не люблю, не в мой характер…

— Это все от женской эмансипации, — вздохнула Татьяна. — Все от нее…

— Точно! Если бы женщины занимались исключительно своими делами, материнством и воспитанием, у нас половина государственных проблем была бы снята. Навсегда!

— И уровень жизни был бы другой! — согласилась Татьяна. — Слушай, Сеня, давай сойдемся, а? Окончательно? Я тебя пропишу у себя на площади и мы начнем…

— Ага… новую жизнь… Для новой, для начала хотя бы один кусок, а нужен. Лучше — два.

Они оба задумались… Сеня встал, подшуровал котел Шухова, а когда снова вернулся, они снова задумались.

— Лучше — два. Лучше — два, — повторял Сеня время от времени. Потом и еще сказал: — Жил я, Татьяна, жил, а все это мистика была… Если честно — мистика, больше ничего. Теперь бы реальности сколько-нибудь. Куда без реальности?.. Тебе не пора ли возвращаться?

— Нет еще. Посижу еще…

Они посидели еще, и вдруг…

Вдруг грязный фанерный лист, которым была прикрыта траншея, заскрипел, заколебался и упал, а вслед за тем из траншеи выполз человек… Он был сед, был без шапки и в изорванном плаще… Он был как бы уже и не человеком, а только страшным подобием его.

— С моего этажа!.. — испуганно воскликнула Таня, подбежав к этому человеку. — Из семьсот двадцать первой палаты… Петраков… Василий Васильевич Петраков!..

И столько в ее возгласе было удивления, столько страха, так была она удивлена тем, что это было не видение какое-то, не фантазия и даже не чужой, не неизвестный какой-то человек, а Петраков из 721-й палаты, именно он!

Сеня испугался тоже, засуетился, даже застонал, а потом на лице его появилось выражение любопытства, ожидания чего-то еще более невероятного, и он спросил, наклонившись к Петракову:

— Зачем пожаловал, папаша? Какое дело?

Петраков, лежа на спине, сделал знак рукой: «Сейчас скажу» и спустя секунду тихо-тихо проговорил:

— Дело… Очень… прошу… дело…

— Вот навязался! — сокрушенно, с испугом вздохнула Татьяна. — Вот навязался на нашу шею, дело, видишь ли, у него… Помрешь сейчас… Сейчас и помрешь — вот твое… дело!

— Умру! — согласился Петраков. — Обязательно… сейчас.

И Петраков присел на полу, в нем проявились какие-то последние уже силы, и с трудом, но отчетливо он объяснил, зачем оказался здесь: он хочет, чтобы он исчез, исчез совсем, без следа, хотя бы вот в этой топке этого котла сгорел бы… Дрожащей непослушной рукой он расстегнул пиджак и вынул из кармана сберегательную книжку…

— Полторы тысячи… на предъявителя… Но не обманите, — сказал Петраков еще и закрыл глаза.

Сеня очень внимательно книжку рассмотрел и сказал:

— Сделаем, папаша… Будь уверен — сделаем! В хорошие руки попал, папаша. Куда с тобой денешься, если не сделать? Пришьют ведь нам тебя, и немалый срок пришьют, когда ты останешься тут в вещественном доказательстве. К тому же аванс…

— Я… вам очень буду… обязан… товарищ… — прошептал Петраков. — Я… дорогой товарищ… хотел… куда-нибудь… под лед хотел… в огонь хотел… простите… простите такую слабость… идею фикс простите… но я очень на вас надеюсь… выручите… пожалуйста… Я знаю… вы… не подведете…

И Петраков, не открывая глаза, улыбнулся. Счастливая эта была улыбка на лице, искаженном смертью.

Он еще сказал:

— Вы… не беспокойтесь… вам ждать… совсем… недолго…

— Это правильно! — подтвердил Сеня — Недолго! И все ж таки поторапливайся, папаша! У тебя, у меня — у каждого свое дело, для каждого дела нужно время. Понял? Без времени никакого дела нет! — Сеня присел на корточки, прислонившись спиной к стене, рядом с Петраковым, помолчал, закрыл глаза, а когда открыл их снова, сказал: — Татьяна! Ты вот что, ты ползи-ка назад и с той стороны зашторь хорошенько лаз под лестницей… Ползи-ползи… И не возвращайся более, я здесь и один управляюсь… Ну? Кому говорят?