Три пункта бытия : Роман, повесть, рассказы - [198]

Жил Сеня с пропиской и без, бичей презирал, шабашников презирал, но и тем и другим ему приходилось бывать не раз, снова угодить в тюрьму он не хотел, но такая возможность им отнюдь не исключалась, иногда ему хотелось работать не покладая рук, ударно работать, иногда палец о палец лень было ударить.

Бывало, он подолгу не задумывался о своем будущем и даже мысль о нем забывал: что оно есть, что нет, ему все равно, день прошел никак, год — никак, и только. Но бывало и по-другому: будущее Сеню угнетало своим отсутствием. Плохо, плохо, когда ничто тебе не маячит — ни тепло очередной весны, ни мало-мальски устройство жизни и любви.

Когда Сеня поступил на должность кочегара-смотрителя котельной в пансионат для престарелых № 2, у него как раз такой наступил период — томления будущим. Неожиданно он вспомнил, что ему минул тридцать девятый годок, что где-то, точно он не знал где, у него есть дети, что когда-то он держал экзамен в университет, но провалился и что потом, там и сям шагая по жизни, проваливался снова и снова.

Все это всплывало в памяти как будто из ниоткуда, из небытия, потому что в памяти жили, оказывается, вовсе не они, а все то, что он по поводу них когда-то придумал…

Об университете он многие годы вспоминал и рассказывал так: на пятом курсе физмата он поспорил с профессором «за квантовую механику» и съездил профессору по очкам, а через полчаса был исключен, несмотря на бурные протесты «ребят и девок всего курса».

Вспомнил Сеня и свои официальные должности. Оказалось, что выше должности учетчика на строительстве элеватора он не шагал, помнилось же ему опять-таки, что был он прорабом, жил безбедно на невероятных приписках, но черт и очень красивая жена начальника строительного участка его и тут попутали, он прихватил — не помнит сколько, но не меньше двадцати кусков, один кусок взял себе, остальные отдал ей на хранение и бежал. Она обманула, не побежала за ним.

Вспомнились сроки. Оба.

Оба срока были скучными и молчаливыми, с «намордниками» на окнах камеры, оба — от звонка до звонка, но теперь Сеня с трудом установил, что не было в этих сроках ни громких бунтов против «граждан начальников», ни тех отчаянных попыток к бегству, которыми он неизменно гордился.

И почему все вспомнилось? Что было? Чего не было? Кажется, не все ли равно, что было, чего не было, никогда этот вопрос Сеню не волновал, не задевал — не все ли равно?!

Он так подумал: котельная дома престарелых № 2 на него отрицательно подействовала. Слишком отрицательно…

Она большая была, тихая, гулкая, темная, с одной-единственной лампочкой на сто ватт. Обычно работы в котельной не было никакой: следить за приборами подачи с районной теплостанции — все дела. И только зимой, в холода, Сене становилось жарко: центральных теплокалорий на весь дом в холода не хватало, приходилось зажигать котел местной системы. От царя Гороха оставался тот котел, чуть ли не дореволюционный системы инженера Шухова он был.

Как раз этим распроклятым котлом и занят был, почти без передыху шуровал его Сеня Говорухин в ночь с 26 на 27 февраля прошлого года. Когда же наконец Сеня перевел дыхание, огляделся по сторонам, умылся, он решил позвонить по внутреннему телефону в дежурку седьмого этажа.

Татьяне позвонить. Чтобы шла. Он даже и не знал, нужна ему нынче после такой работы Татьяна или не нужна, но все-таки позвонил. Пусть придет. А там видно будет, что и как.

Они уже месяца три встречались, узнали же друг друга, как говорится, с первого взгляда. И действительно с первого. Встретились во дворе, поглядели друг на друга, он тут же узнал от престарелых прохожих, кто такая, где работает, и тут же ей позвонил, чтобы пришла. Она и пришла.

Сначала ходила как все, как положено ходить — из корпуса «А» на улицу, потом вокруг корпуса «А», потом вниз по ступеням и через железную дверь — в подвал. Но неудобно было на виду у всех так ходить. Особенно неудобно ночью, мимо вахтеров, и вот Татьяна изловчилась — нашла лазейку из-под лестничного марша первого этажа прямо в котельную.

Она дошлая была, сестрица Таня, давно работала в доме и вспомнила, что был когда-то, еще до присоединения дома к районной теплостанции, проложен узкий такой коридорчик-траншея для укладки теплотруб, но трубы проложили в другом направлении, а траншею с обоих концов зашили фанерой и забелили.

Татьяна приспособилась: незаметно ныряла под лестницу, сдвигала побеленный фанерный лист, ползла по траншее метра три, и вот уже она в котельной — «здравствуй, Сеня!».

— Здравствуй, Сеня! — сказала Татьяна, вывалившись из траншеи на пол. — Чтой-то душно у тебя, включи вентилятор…

— В духоте, да не в обиде, — сказал Сеня, хотя что-то обидное опять было у него на душе. На котел Шухова он обижался, и на свою судьбу безо всякого будущего, и на Татьяну: неказистая баба, руки-ноги коротковаты и в возрасте уже, уже в морщинах.

Пообнимавшись молча, Сеня спросил:

— Брюхо-то нарастишь, тогда не пролезешь в траншею?

— Не твоя забота! Пролезу! — ответила Татьяна, и они пошли в угол котельной и сели на Сенину мятую-перемятую койку.

На этот раз беседа зашла у них не об его, а о ее судьбе — о том, как Татьяна была замужем в последний раз, и Сеня, очень обиженный недостаточным вниманием к нему, слушал, спрашивал и комментировал так: