Три пункта бытия : Роман, повесть, рассказы - [153]

Отец русской авиации Жуковский.

Должно быть, как повесили портрет в торжественный День авиации, так и висит, красавец, по сей день.

Так… чего-чего, а ума у Жуковского, сразу видно, хватало. Было где разместиться уму в большой, круглой, как сам земной шар, черепной коробке. Ум светился, играл во взгляде отца, рвался на привокзальную площадь, показывал себя людям, которые тут суетились около такси, около рейсовых пассажирских автобусов, около разных будок, около друг друга. Он их спрашивал, этот ум: «Вы чего тут без меня делаете-то? Суетитесь-то — чего?»

И улыбался при этом.

Иванов, покуда рассчитывался с таксистом, испытывал эту улыбку на себе… Как будто бы человек стоял рядом, следил за ним взглядом и улыбался, улыбался…

«Ну, конечно, — подумал Иванов, — хорошо тебе улыбаться: ты вечный… К тому же не пассажир. Сделал всех нас пассажирами, теперь улыбаешься…»

Иванову нынче не хотелось быть пассажиром. Иной раз ничего, пассажирское положение было ему приятно, а нынче — нет и нет. Потому что командировка-то была у него глупой. Пустой она была, вот в чем дело.

Иванов убеждал начальство — не нужно ехать, бесполезно ехать! Дело еще не на том этапе, когда наверху в нем заинтересованы крайне, когда там, наверху, могут сказать: «Молодец, Иванов, что приехал! Вовремя, Иванов, приехал! Ну, как там у вас в управлении дела-то? Докладывай, не стесняйся! Какая нужна помощь?»

Да-да, есть такой момент в каждом деле, когда по этому делу обязательно нужно, хоть умри, нужно наверх. Раньше не нужно, позже не нужно, надо угадать в яблочко, в самую точку, когда уже и сам министр на коллегии скажет: «Как там двигается-то в Н-ске? Может, никак не двигается? В Н-ске?»

Опаздывать тоже нельзя. Когда министр махнет рукой и скажет, что Н-ск, хочешь не хочешь, а придется зачислить в долгострой, а средства надо перебросить на пусковые объекты — тогда уже ехать поздно.

И вот Иванов, хотя он был очень далеко от коллегии и еще дальше от министра, он чутьем всегда этот момент угадывал и шел к начальству и говорил: «Ехать… Завтра же».

Но в этот раз было по-другому: он ехать не хотел, говорил — это преждевременно и бесполезно, а начальник управления уперся, как баран в новых воротах: «Поезжай, Иванов! Не саботируй, а поезжай!»

Иванов поехал. Куда денешься? И что же?

А вот что: к товарищу Куриленко, к которому у него были вопросы по проекту, Иванов так и не попал, только к его заместителю, и то не к первому; а с товарищем Лапинцевым (вопросы снабжения) перекинулся всего лишь несколькими фразами. И все. Не более того.

Чтобы увидеться с Лапинцевым, Иванов битых четыре часа просидел на совещании, которое совершенно ему было не нужно, как собаке пятая нога. Надеялся перехватить Лапинцева в перерыве, а его перехватили двое других — один из К-а, а другой из Б-о, Лапинцев только и сказал Иванову: «Помню, помню о ваших запросах, Иванцов! Не беспокойся — помню!» На ходу сказал. На ходу сказал: «Иванцов».

А что, возвратясь домой, Иванов будет докладывать? Что-о? Что, дескать, Лапинцев помнит? Что не забыл? Что двое других перехватчиков оказались пошустрее, чем он, Иванов? Начальник тут же упрекнет Иванова: «Ты не хотел ехать, тебя с трудом вытолкали, вот ты и в командировке не хотел потрудиться честно!»

При этом начальник прекрасно знает — совсем не такой Иванов человек, не такой специалист, чтобы трудиться нечестно, но… начальственное положение не позволит ему обойтись без упреков. Не позволит признать, что прав был Иванов, когда говорил, что ехать не надо.

Конечно, любого начальника с какой-нибудь точки зрения всегда можно понять.

Хотя бы так: выйти на стройплощадку комбината, взглянуть — и что? Фундамент заложен, кое-где торчат бетонные столбы, больше ничего. Пустота. Ни людей, ни механизмов. А через два года комбинат должен выпускать продукцию. Со знаком качества.

Ситуация? А ведь начальник за нее в ответе.

Понятно, ситуация, а Иванов-то при чем? Он, строго и служебно говоря, к стройплощадке отношения не имеет, он планирует, а осуществлять — на это другие кадры, другая зарплата.

Но все равно у Иванова при виде этой картины так сосет под ложечкой, так сосет, что он готов идти от одного столба к другому и на каждом повеситься.

А то повесить кого-нибудь…

Во всяком случае, снимать с Иванова стружку никто не имеет морального права. А все равно снимают многие. Хотя именно он проявил вполне реалистический подход, когда предупреждал, что сроки строительства нереальные.

Он предупреждал, но ему ответили так: «Вы посмотрите, какой у нас Иванов-то, оказывается, реалист! Посмотрите, а? Мы, что ли, будем строить? Строить будут подрядчики, они сами приняли сроки, а тебе-то, реалисту и плановику после того какое дело?»

А теперь? Спустя год? Это хорошо, что у Иванова фигура солидная, а то давно бы уже все мясо с него сострогали, один скелет остался бы!

Или Иванов добрый человек? Или слишком уступчивый? Ну да, хотя бы и с этим же объектом вспомнить. Начальник управления Петраковский вызвал тогда Иванова и велел ему:

— Подпиши!

Иванов замялся, Петраковский спросил:

— Сын у тебя кончил? Институт?

— Кончает… — ответил Иванов.