Три птицы на одной ветке - [10]

К утру желание попасть в ресторан притупилось, но совсем не ушло. Бог с ним, с супчиком, но в другой раз — непременно, а пока она позавтракала теми самыми сосисками, получив удовольствие почти такое, как накануне. Вместо пива попила кофе.

В столь ранний час она оказалась в заведении единственным посетителем, кажется, она помешала буфетчице чутко дремать за стойкой, из-за чего испытывала легкие угрызения.

Буфетчица хмуро глядела на странную гостиничную постоялицу, пытаясь угадать, каким ветром занесло провинциальную старуху в этот вертеп блатных, деловых и творческих, вяло и привычно изумлялась, как люди могут поедать эти невозможные сосиски да еще с неподдельным удовольствием. Конечно, сосиски, прошедшие через руки изможденной лимитчицы, если их сложить одну к одной, достали бы до Луны, а ведь буфетчице едва за сорок.

А бабушка размышляла о своем извечном, то есть обо всем сразу, и только одна отчетливая мысль блуждала в ее голове: «Небось, этой бабе дико видеть, как мы, заезжие пошехонцы, пожираем в несметном количестве сосиски, на которые ей тошно глядеть. Но лично я могла бы, пожалуй, с неделю запросто продержаться на таком рационе…»

Потом Алевтина Никаноровна гуляла по Москве, не удаляясь от гостиницы больше чем на километр. Но не потому, что боялась заблудиться, а потому, что уже далеко не так, как раньше, интересовали ее магазины, а что до архитектуры и панорам, то они ее не волновали никогда, просто в иные времена обстоятельства требовали имитировать интерес к данным предметам, и теперь бабушка абсолютно уверена, что прочие люди тоже лишь имитируют, дабы создать о себе впечатление, что ей уже, слава богу, совершенно ни к чему.

Конечно, если бы круг старухиного общения был шире, она, возможно, не судила бы о людях столь категорично. Однако этот круг, и прежде-то широтой не отличавшийся, теперь вовсе сузился до предела. У дочери и внучки имитация была второй натурой, да и последний муж Алевтины Никаноровны, носивший звонкую фамилию Преображенский, изо всех сил старался своей фамилии соответствовать, хотя всю жизнь подвизался на ниве «Минмонтажспецстроя» и почти до последнего вздоха вел от победы к победе некий камнещебеночный завод.

Нет, искусство, богема и все такое прочее было глубоко чуждо этому человеку, и происхождение он имел весьма загадочное. Но порода из него буквально выпирала, а зажигательные, изнурительные для слушателя монологи, да еще широкие, рассчитанные на публику жесты, составляли органическую сущность «заслуженного строителя СССР» и «почетного члена общества охотников-рыболовов России».

Забавно, заполняя самую последнюю в жизни анкету, что происходило на просторах сороковой больницы, Преображенский в графе «образование» твердой рукой вывел: «Вышее». Благодаря чему Алевтина Никаноровна и Эльвира, пришедшие навестить смертельно больного, имели несколько минут оздоровительного веселья, скрасившего тягостные ощущения, вызванные ознакомлением с роковым диагнозом.

8.

Отведав в какой-то забегаловке паршивых пельменей, Алевтина Никаноровна вернулась в «меблированные номера». Прогулка по чужому городу ее сильно утомила, тогда ведь бабушка еще не была привычной к длительным бесцельным хождениям, поскольку собаки в ее жизни появились позже.

Тем не менее, она сумела принять к сведению и Василия Блаженного, смотревшегося на фоне гостиницы театральной декорацией и оправдывавшего, таким образом, свое прозвище; издали, криво улыбаясь, посмотрела на мавзолей и придурков, томящихся в очереди, но все это лишь с тем, чтобы сказать самой себе: «Ну вот, я и опять побывала в столице нашей Родины».

Алевтина Никаноровна вернулась в номер, ставший почти родным, и легла набираться сил перед грядущим свадебным бедламом, где присутствовать ей, прямо скажем, — как серпом по сердцу, потому что все старухино веселье осталось в далеком прошлом, да и хватило его совсем ненадолго, причиной чему не столько трудная жизнь — а у кого она легкая, — сколько природные особенности характера, крайне мало склонного к оптимизму — этому непременному спутнику непринужденного ликования.

То есть тащиться невесть куда по необъятному мегаполису, потом до глубокой ночи сидеть за столом на жестком сиденье, улыбаться и в чем-то участвовать, еще заставят, упаси бог, говорить слова и, следовательно, нести прилюдно несусветную, вековечную, избитую пошлость, потому что придумать свежее и оригинальное — это ж не бабушкина специальность, так, оно, может, и профессионалу не под силу — сколько народу переженилось на Руси за всю историю!

А не исключено, что дело обстоит еще хуже, и от дремучей старухи, в незапамятные времена закончившей тобольское дошпедучилище, научные и околонаучные люди ждут не дождутся матерных частушек и прибауток, коими славится да и всегда славилось российское и отнюдь не только деревенское застолье…

Но вот она возьмет и примет бесповоротное решение — молчать в присутствии этой публики, отделываясь лишь улыбками и однозначными ответами в самых крайних случаях, молчать, чтобы не было ни малейшего повода для зубоскальства у этих пожирателей бесталонных сосисок и колбас!..