Три позы Казановы - [16]

С супругой моей Маргаритой Ефимовной мы сошлись в трудную пору. Конечно, она была доброй, заботливой, домашней женой, но не более того. Завидев меня на пороге, тут же вручала трубу пылесоса или помойное ведро, а то и рюкзак для похода на рынок за картошкой. Нет, она не чуралась моих творческих исканий, но относилась к ним с родственным снисхождением, как если бы я пилил лобзиком, занимался подлёдной рыбалкой, гитарным туризмом или ещё чем-нибудь, всерьёз отрывающим мужчину от семьи. А ещё она очень любила деньги. Нет, речь не о скупости или алчности, речь о каком-то врождённом благоговении перед этими всемогущими бумажками. Когда мне удавалось подзаработать (лекциями например), она принимала добычу особым, таинственным жестом и раскладывала купюры по степени износа. А если попадалась новенькая, с острыми, как бритва, краями аметистовая «четвертная» или зелёная «полусотня», Маргарита Ефимовна долго ими любовалась, берегла и отпускала на хозяйственные нужды с грустным прощальным вздохом. Но крупные купюры в ту пору редко залетали к нам, и жена моя умела даже в стоны супружеских удовольствий вложить упрёк за нашу семейную скудость.

– Как, и у вас тоже? – воскликнул автор «Жадной нежности».

– Да, мой друг, да! Как сказал Сен-Жон Перс, «мы всегда влюбляемся в самую лучшую на свете женщину, а бросаем всегда самую худшую. Но речь идёт об одной и той же женщине!»

– Слушайте, а может, нам об этом снять фильм? – встрепенулся Кокотов.

– Коллега, об этом уже столько снято, что мы будем чувствовать себя, как в гарнизонной бане. Вам разве не интересно, чем закончилась моя история?

– Конечно, конечно!

– Маргарита Ефимовна, разумеется, очень скоро почувствовала: тут что-то не так. Правда, выходя замуж за опального режиссёра, от чего её отговаривала вся больница…

– Какая больница?

– Не важно. Так вот, выходя за меня, она заранее смирилась с моими увлечениями, необходимыми творческой личности для иллюзии внутренней свободы. Поначалу Маргарита Ефимовна, решив, что это просто очередная интрижка, заняла выжидательную позицию, много лет спасавшую наш брак. Но интрижка затягивалась. Кроме того, всякая мудрая дама может простить мужу охлаждённый, даже равнодушный взгляд, но взгляд, в котором появилось сравнительное женоведение, она не прощает. О том, что опасность исходит от учительницы английского, догадаться было нетрудно: в мужчине, возвращающемся от любовницы, всегда есть добродушие сытого хищника. Взяв с собой сына, Маргарита Ефимовна поехала за советом к своей матери на историческую родину в станицу Старомышатскую Краснодарского края.

Многоопытная моя тёща Василина Тарасовна, приручившая до смерти двух мужей и одного сожителя, объяснила дочери, что выхода у неё два. Первый: самой завести себе кого получше и наплевать – муж наелозится и сам приползёт с повинной. Второй выход: взять из кухонной утвари что-нибудь потяжелее, пойти к обидчице и объяснить ей основы брачного законодательства. Первый способ приятнее, второй – надёжнее.

За время отсутствия жены я окончательно решил изменить мою семейную участь. Ночевал я все эти дни, конечно, у Киры, и мне была предъявлена действующая модель нашей будущей совместной жизни, включавшая утренний кофе в постель, трогательную заботу о моём здоровье, страстное участие в моих творческих начинаниях, вечернее музицирование и, конечно, творческий секс перед сном. Ах, как она – в чёрных чулках на ажурном поясе играла ноктюрны Шопена на фамильном «Стейнвее»! Кира деликатно, но упорно внушала мне, что Маргарита Ефимовна вряд ли сможет достойно разделить мой грядущий кинематографический триумф. Нет-нет, она женщина хорошая, со средним специальным образованием, но, увы, этого мало, чтобы стать полноценной соратницей жреца богини Синемопы.

Должен сознаться, слушая Киру, я с трудом, но представлял себя в смокинге на знаменитой каннской лестнице. Однако вообразить, что рядом со мной идёт Маргарита Ефимовна, я не мог, как ни старался. Зато в этой роли Кира отчётливо видела себя. Потомица сталинского сподвижника, она была напугана на генетическом уровне, скрытничала, уклонялась от прямых вопросов и лишь однажды после нескольких бокалов вина и бурной взаимности намекнула, что по линии дедушки-наркома род её уходит в недра столбового дворянства. Я удивился: генералиссимус вроде строго следил за рабоче-крестьянским происхождением соратников. В ответ она лукаво улыбнулась, положила мне голову на грудь и шепнула, что Сосо был внебрачным сыном путешественника Пржевальского, чинившего как-то башмаки у сапожника Джугашвили. Но только это страшный секрет.

Всё шло к разводу. Тревожило меня лишь одно: каждую ночь Кира прибегала к моим мужским возможностям с бурной жадностью, её женская взыскательность не убывала, как это обычно водится между привычными любовниками, а напротив, угрожающе нарастала. Возможно, учтя все остальные плюсы, я бы пренебрёг этим неудобством: в конце концов, после того как её муж не вернулся с гор, бедная женщина залежалась без дела.

«Когда-нибудь ей это всё-таки надоест!» – утешал я себя, готовясь к переменам брачной участи.