Три повести о любви - [50]

Только не прозевать: а то нырнет в одну из квартир третьего этажа, и уже не от кого будет ждать помощи; конечно, пройдет еще какое-то время, и появится очередной жилец, да и вообще через час-другой люди начнут возвращаться с работы, но понадобится ли ему тогда  и х  п о м о щ ь?

Как только шаги отклонятся в сторону и упрутся в тишину — он из последних сил подаст голос. Он даже не будет дожидаться звуков, окончательно проясняющих намерения неизвестного: звяканья ключами, стука в дверь, звонка, — в конце концов их можно и не услышать.

Но нет, путь неизвестного, кажется, лежит выше. Трахнув пару раз по бездействующему лифту чем-то тяжелым, скорее всего портфелем, неизвестный — Ипатов уже не сомневался, что это школьник или школьница, — медленно, никуда не сворачивая, прошагал дальше…

На этот раз подъем проходил, так сказать, без излишеств. Ступенька — шаг, ступенька — шаг… На мгновение перед мысленным взором Ипатова появляется устало вышагивающая детская фигурка — эта проклятая лестница кого угодно доконает!

Еще несколько ступенек — решающих ступенек. Хотя не исключено, что его будущий спаситель — пусть для начала называется так — живет выше, возможно даже на шестом этаже. В последнем случае они просто встретятся на лестнице. Но если доедет на лифте до пятого, то можно будет позвать, почти не повышая голоса.

Медлительная, даже усталая размеренность подъема как-то сразу, с последней ступеньки, сменилась быстротой и легкостью шагов, удалявшихся в глубь площадки на четвертом этаже. Своим обостренным слухом Ипатов быстро определил, что лифт остался от них в стороне.

— Мальчик, подожди! — крикнул он вниз.

В ответ торопливо забренчали ключи.

— Я отсюда не вижу, кто ты — мальчик или девочка. Подойди к перилам! — надсаживался Ипатов.

Открывавший дверь с испугу или от волнения никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Шлепнулся на пол мешавший портфель.

— Вот не думал, что ты такой трус! — упрекнул Ипатов.

Но и эти оскорбительные для каждого нормального мальчишки слова почему-то не подействовали. Ипатов услышал, как дважды щелкнул замок. Но может быть, там девчонка?

— Слышишь, я тебя очень прошу, подойди к перилам! — громко и отчетливо выговаривая каждое слово, сказал Ипатов.

Теперь его спаситель принялся нервно за второй замок. Боже праведный! Сколько надо наслушаться страшных историй, чтобы так всего бояться. Между тем он и сам внушал своим детям, особенно дочке, чтобы они не очень доверяли посторонним людям. («Ни под каким видом не открывайте чужим дверь! Не открывайте даже, если скажут «телеграмма», или «сантехник», или еще что! Помните, что нынешние жулики и бандиты люди на редкость творческие, непременно придумают что-нибудь новенькое, неожиданное, поэтому разговаривайте только через дверную цепочку!» — «Поздно не возвращайтесь!» — «Не ездите в лифте с кем попало!» — «В лес ходите только большими компаниями!» — «Не знакомьтесь на улице!» — «Будьте бдительны, бдительны, бдительны!»)

И вдруг с четвертого этажа, едва возвышаясь над перилами, на него глянуло бледным глазастым пятнышком детское лицо. Это действительно была девочка — школьница младших классов…

Определенно: «кадиллак» или проскочил мимо по Садовой, или же, высадив Светлану у ее дома, успел свернуть в один из этих переулков. Возможно, она еще взбирается на свой шестой этаж. Ведь даже у него, с его широким нетерпеливым шагом, на подъем уходит по меньшей мере несколько минут. Так что не исключено, что машина уже будет на месте, а Светлана еще только одолевает какой-нибудь очередной лестничный виток.

Но если этот очередной лестничный виток последний — что не так уж невозможно, времени все-таки прошло немало, — то она может добраться до своей квартиры раньше, чем он об этом узнает. И тогда не видать ему покоя до утра, до новой, если только ничего не случится, встречи в Университете. Какая там будет встреча — это уже другое дело…

Ипатов по колено погрузился в сугроб, преграждавший ему путь к подъезду. Снег мгновенно набился в широкие голенища. Но это было таким пустяком по сравнению с сэкономленными секундами. Пока Ипатов взбегал по ступенькам подъезда, снежные комки спустились до самых лодыжек и отчаянно холодили их. Но он старался не обращать на это внимания. В парадной тускло горела крохотная электрическая лампочка, свет ее даже не доходил до пола и едва задевал торцы первых ступенек. Ипатов задрал голову. Лестница уже со второй площадки уползала в темноту и дальше невидимой змеей обвивала черное безмолвное туловище лестничного пролета. Стояла такая тишина, что было слышно, как где-то далеко, может быть, на проспекте Майорова или у Сенной, позванивая, прошел последний трамвай.

Дома Светлана или не дома — это единственное, что ему надо было знать. Остальное для него, как он считал, уже не имело значения…

Ипатов выбежал на улицу. Где же  е е  о к н а? Первый этаж… второй… третий… четвертый… пятый… шестой… Не эти ли три ярко освещенных окна с короткими ситцевыми занавесками? Нет! Там были, как он помнит, тяжелые бордовые гардины с золотой бахромой внизу. Они даже напомнили ему боевые знамена, только без вышитых эмблем и призывов… Судя по расположению квартиры, окна должны выходить… постой, дай сообразить… Жаль, что он ни разу не выглянул из них на улицу. Разве мог он тогда предположить, что будет отыскивать их снаружи? Если бы лестница была как лестница, то можно было бы легко сориентироваться: вот эта квартира по отношению к ней слева, а вот эта — справа. А здесь пока кружишь, забираешься на верхотуру, вконец запутаешься. Лишь одно ясно — отправной точкой должен быть подъезд. Светланина дверь, если мысленно перенестись на шестой этаж, находится… находится справа от него! Значит, их окна выходят во двор…