Три портрета - Шемякин, Довлатов, Бродский - [38]
Поэт-воришка, мемуарист-врунишка.
Из иждивенцев-шестидесятников Кушнер - самый непотопляемый.
Тем не менее, мстительная злоба этого цыпленка русской поэзии на меня понятна. Как сказал мне Битов на банкете в советском консульстве в Нью-Йорке: кому охота оказаться при жизни отрицательным персонажем чужих воспоминаний. Так что, когда в следующий раз Кушнер назовет меня вором, убийцей и проч. - понять и простить.
*
Миша Ф. сказал, прочтя "Роман с эпиграфами", что у чукчи 100 слов для обозначения белого цвета. Я не чукча, а для Кушнера достаточно одного слова, от которого я воздержусь по изложенной несколькими строчками выше причине.
*
Кушнер - психопатологический феномен. Но такой ли уж феномен? Литература сплошных гениев, если судить по их триумфальным заявлениям. Прежде такого рода самореклама была достоянием эпатеров, типа Бальмонта и Северянина, тогда как великие, наоборот, скромничали и помалкивали. К сожалению, даже у И.Б. под конец появился этот склеротический оттенок в стихах, когда он написал о мраморе, застрявшем у него в аорте. Но И.Б. был по крайней мере в российский период и первые годы эмиграции - самым талантливым среди них, а они-то чего засуетились?
Найман назвал свой завистливо-реваншистский мемуар "Славный конец бесславных поколений". В самом деле, дорвались. А Женя Рейн озаглавил новомировскую подборку "Мы правим бал..." - кажется, даже не заметив сатанинского прообраза: "Сатана там правит бал..." Вот именно: что-то сатанинское на их балу, конечно, есть. Только помельче. Дорвались чертенята до славы.
*
Напористые, нахрапистые питерцы-шестидесятники - поведенческая школа И.Б. На их фоне скромность Пастернака, Мандельштама, Зощенко кажется патологией. Литература как групповуха и одиночество настоящего писателя. Того же И.Б. "Ты царь: живи один..." Не люблю групповуху ни в любви, ни в туризме и меньше всего в литературе.
*
Если честно, прозаиком я стал поздно, в 48 лет, осенью 1990 года, как следствие двойной потери - мамы и Довлатова. Некрофильский импульс. Смерть как вдохновение, Танатос как Пегас. За несколько месяцев написал девять рассказов, которые вошли в московский сб. "Призрак, кусающий себе локти" включая два рассказа, прямо посвященные обеим смертям: "Умирающий голос моей мамы..." и "Призрак, кусающий себе локти". Смерть И.Б. укрепила меня в моих планах - в январе 1996 года я начал, а спустя полгода кончил "Похищение Данаи", в 1997 завершил окончательно "Семейные тайны", а сейчас, весной 1998, кончаю "Матрешку". Я здесь один, а потому обязан работать в том числе за мертвых. В меру отпущенных мне сил. Таков стимул, если его из подсознанки вывести наружу.
Что касается "Романа с эпиграфами", моей несомненной и одинокой удачи, то он родился на таком скрещении обстоятельств, что следует счесть случайностью. Как превращение обезьяны в человека. Продолжения, увы, не последовало, хоть я и сочинил на его инерции роман-эпизод "Не плачь обо мне..." И.Б. был прав, признав "Роман с эпиграфами" и ругнув "Не плачь обо мне...", хоть автору было обидно.
*
Умирает Гриша Поляк: рак прямой кишки обнаружен на стадии метастаз в печени. Бомбардируют печень химиотерапией, изначальный рак неоперабелен. Как он подзалетел, бедный, а ведь так пекся о своем здоровье и, чтобы не работать, измышлял мнимые болезни, а его тем временем подстерегала настоящая. Как у Бергмана в "Седьмой печати". Актер притворяется умершим, убегает от чумы в лес, лезет на дерево, а смерть его подпиливает: "Почему меня!"
Как странно, зная что он вот-вот умрет, слушать его по телефону. Со смертного одра он спрашивает, не сохранилось ли у меня чего из И.Б., но кроме посвященного нам с Леной Клепиковой поздравительного стихотворения, которое я опубликовал в "Романе с эпиграфами", ничего что-то не припоминалось. Зато Гриша вдруг вспомнил - внутреннюю рецензию на роман летчика-графомана, которую И.Б. сочинил по просьбе Лены, тогда редактора питерского журнала "Аврора". "Надо порыться", говорю я, понимая, что уже не успею. А потом будет не для кого. Нет больше рядом такого ненасытного архивиста как Гриша Поляк.
Гришу жалко. Как и всех нас. Кажется, он на год меня моложе. 43-го года, как Миша Шемякин: держись, Миша, не умирай. Довлатов был на год старше, Бродский - на два.
Что их объединяет, помимо преждевременной смерти? Все трое ньюйоркцы, одного поколения, рожденного в начале сороковых, абсолютно преданы литературе, хотя один писал прекрасную прозу, другой гениальные стихи, а третий ничего не писал, кроме небольших заметочек, предварявших его архивные публикации.
Я уговаривал Поляка сочинить мемуар о Довлатове, которого он знал как никто - был соседом, близким другом, ежедневно, точнее ежевечерне с ним встречался, чему я свидетель, так как с некоторых пор мы гуляли втроем (не считая Яши, Сережиной собаки), был первопечатником Довлатова, издавая его книжки в своем издательстве "Серебряный век", и выполнял все его поручения от крупных до бытовых. А главное - единственным в мире человеком, которого застенчивый Сережа не стеснялся, а ведь стеснялся даже своей жены. Это как в стихотворении Слуцкого: "Надо, чтоб было с кем не стесняться..." Редкая в человеческом общежитии удача - Довлатову повезло на человека, которого не надо было стесняться. Однажды, спьяну, он разбил Грише очки, но именно ослепший без очков Поляк привел Сережу той ночью домой. Фактически он был членом семьи Довлатовых и сохранил ей верность после смерти Сережи. Вот я и думал, что такому человеку просто грех не поделиться воспоминаниями о самом популярном ныне в России прозаике. А он успел только дать этим воспоминаниям, которые уже никогда не напишет, название: "Заметки Фимы Друкера". Под этим именем Довлатов вывел его в повести "Иностранка". Образ иронический и доброжелательный. В жизни Сережа тоже подшучивал над ним, но беззлобно:
Владимир Соловьев близко знал Иосифа Бродского с ленинградских времен. Этот том – итог полувековой мемуарно-исследовательской работы, когда автором были написаны десятки статей, эссе и книг о Бродском, – выявляет пронзительно-болевой камертон его жизни и судьбы.Не триумф, а трагедия, которая достигла крещендо в поэзии. Эта юбилейно-антиюбилейная книга – к 75-летию великого трагического поэта нашей эпохи – дает исчерпывающий портрет Бродского и одновременно ключ к загадкам и тайнам его творчества.Хотя на обложке и титуле стоит имя одного ее автора, она немыслима без Елены Клепиковой – на всех этапах создания книги, а не только в главах, лично ею написанных.
Эрик Кристи. ПОЛИЦЕЙСКИЕ ПУЛИ «Я попытался представить себе страшную смерть Мартана. Сколько секунд понадобилось убийцам? Успел ли он увидеть их, сказать им что-нибудь? А может, он им угрожал? Успел ли он выхватить револьвер из кобуры? Мучился ли перед смертью?» Роберт Бруттер. НАСЛЕДСТВО ПО ЗАКАЗУ «При входе в супермаркет столпилось довольно много народу. Машинально пропустив вперети себя пожилую даму с внучкой, девушка прошла в зверь магазина. Вдруг она почувствовала, как кто-то легко прикоснулся к ее спине.
Владимир Соловьев и Елена Клепикова живут в Нью-Йорке, постоянно печатаются в ведущих американских газетах и журналах (“ Нью-Йорк Таймс“, “Дейли Ныос“, “Вашингтон Пост“ и др.) Из СССР эмигрировали в 1977 году. На Западе были изданы две написанные ими книги: “Юрий Андропов" — в 1983 году и “Борьба в Кремле" — в 1986 году, которые затем были неоднократно переизданы и переведены на многие языки. Объект авторского исследования — едва не самое таинственное место на планете. Тем не менее, некоторая “утечка информации" оттуда все-таки происходит.
Герои этой книги — Владимир Высоцкий и его современники: Окуджава, Тарковский, Шукшин, Бродский, Довлатов, Эфрос, Слуцкий, Искандер, Мориц, Евтушенко, Вознесенский. Владимир Соловьев — их младший современник — в своей новой книге создает мемуарно-аналитический портрет всего шестидесятничества как культурного, политического и исторического явления. Сам автор называет свой стиль «голографическим описанием»: многоаспектность, взгляд с разных точек зрения, сочетание научного и художественного подхода помогают создать объемный, подлинный, неоднозначный портрет любимых нами легендарных людей.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Когда амбициозный Дональд Трамп, впрямь как черт из табакерки, выскочил на политическую сцену Америки и заявил о своих новых амбициях стать президентом США, никто всерьез не воспринял его в оном качестве – в качестве претендента на высший должностной пост на планете, а его заявку – исключительно в качестве очередной экстраваганзы миллиардера-эксцентрика.Эта актуальная аналитическая книга от инсайдеров политической жизни США дает казус Трампа и нынешнюю борьбу за Белый дом в контексте современной американской истории, явной и тайной, с ее главными фигурантами – президентами и кандидатами в президенты.
Эта книга — типичный пример биографической прозы, и в ней нет ничего выдуманного. Это исповедь бывшего заключенного, 20 лет проведшего в самых жестоких украинских исправительных колониях, испытавшего самые страшные пытки. Но автор не сломался, он остался человечным и благородным, со своими понятиями о чести, достоинстве и справедливости. И книгу он написал прежде всего для того, чтобы рассказать, каким издевательствам подвергаются заключенные, прекратить пытки и привлечь виновных к ответственности.
Кшиштоф Занусси (род. в 1939 г.) — выдающийся польский режиссер, сценарист и писатель, лауреат многих кинофестивалей, обладатель многочисленных призов, среди которых — премия им. Параджанова «За вклад в мировой кинематограф» Ереванского международного кинофестиваля (2005). В издательстве «Фолио» увидели свет книги К. Занусси «Час помирати» (2013), «Стратегії життя, або Як з’їсти тістечко і далі його мати» (2015), «Страта двійника» (2016). «Императив. Беседы в Лясках» — это не только воспоминания выдающегося режиссера о жизни и творчестве, о людях, с которыми он встречался, о важнейших событиях, свидетелем которых он был.
Часто, когда мы изучаем историю и вообще хоть что-то узнаем о женщинах, которые в ней участвовали, их описывают как милых, приличных и скучных паинек. Такое ощущение, что они всю жизнь только и делают, что направляют свой грустный, но прекрасный взор на свое блестящее будущее. Но в этой книге паинек вы не найдете. 100 настоящих хулиганок, которые плевали на правила и мнение других людей и меняли мир. Некоторых из них вы уже наверняка знаете (но много чего о них не слышали), а другие пока не пробились в учебники по истории.
«Пазл Горенштейна», который собрал для нас Юрий Векслер, отвечает на многие вопросы о «Достоевском XX века» и оставляет мучительное желание читать Горенштейна и о Горенштейне еще. В этой книге впервые в России публикуются документы, связанные с творческими отношениями Горенштейна и Андрея Тарковского, полемика с Григорием Померанцем и несколько эссе, статьи Ефима Эткинда и других авторов, интервью Джону Глэду, Виктору Ерофееву и т.д. Кроме того, в книгу включены воспоминания самого Фридриха Горенштейна, а также мемуары Андрея Кончаловского, Марка Розовского, Паолы Волковой и многих других.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Это была сенсационная находка: в конце Второй мировой войны американский военный юрист Бенджамин Ференц обнаружил тщательно заархивированные подробные отчеты об убийствах, совершавшихся специальными командами – айнзацгруппами СС. Обнаруживший документы Бен Ференц стал главным обвинителем в судебном процессе в Нюрнберге, рассмотревшем самые массовые убийства в истории человечества. Представшим перед судом старшим офицерам СС были предъявлены обвинения в систематическом уничтожении более 1 млн человек, главным образом на оккупированной нацистами территории СССР.
Монография посвящена жизни берлинских семей среднего класса в 1933–1945 годы. Насколько семейная жизнь как «последняя крепость» испытала влияние национал-социализма, как нацистский режим стремился унифицировать и консолидировать общество, вторгнуться в самые приватные сферы человеческой жизни, почему современники считали свою жизнь «обычной», — на все эти вопросы автор дает ответы, основываясь прежде всего на первоисточниках: материалах берлинских архивов, воспоминаниях и интервью со старыми берлинцами.