Три портрета - Шемякин, Довлатов, Бродский - [2]

Алешакарамазовская аналогия преследует меня с тех пор постоянно при встречах с хозяином этого замка, который одновременно усадьба, музей, архив, библиотека, мастерская и убежище. Вот именно: убежище, то есть крепость в том смысле, что мой дом - моя крепость. Третий скит в его жизни, где он прячется от мировой галды и где, как Св. Антонию, являются ему видения, которые он переносит на холст, на лист, в скульптурный материал. Нет, он далеко не анахорет, путешествует по белу свету вместе со своими работами (Венеция, Париж, Москва, Петербург, Токио и, конечно же, Нью-Йорк), встречается с друзьями и журналистами, и тем не менее ведет одинокую трудовую жизнь, работая иногда сутки кряду. Даже телевизор заперт на замок чтоб не отвлекаться.

По словам этого запойного уоркоголика, нигде ему так хорошо не работалось, как здесь, в Клавераке. Он вычитал про эти места по другую сторону океана, еще 13-летним подростком, у Вашингтона Ирвинга, а потом вымечтал, да так что ему приснился никогда не виденный гудзонский пейзаж, и сквозь сон, чтоб не забыть наутро, он записывал его колеры на обоях своей ленинградской комнаты. И вот, спустя три десятилетия, ночное видение материализовалось, он купил этот замок, который в прошлом веке принадлежал консерватории, а теперь скульптурная мастерская, вместе с прилегающим к нему болотом, которое высушил, разбил на его месте парк и превратил в музей скульптурных объемов под открытым небом. Комары, впрочем, до сих пор кружат над статуями - из генетической ностальгии, наверно, по своей исторической родине.

Всякий раз, бывая здесь, заново поражаюсь обширности шемякинских владений. Однажды вслух. В ответ слышу - и диву даюсь - что Шемякин, мечтал бы прикупить соседнюю территорию, таких же приблизительно размеров, со своими холмами и своим прудом - зеркальное отражение шемякинской.

- Будете как Алиса в Зазеркалье. Еще одно метапространство?

- Не еще одно, а одно единое.

Гигантомания?

Скорее гигантомахия, потому что объединенное метапространство Шемякин освоит, обживет и заселит монументальными скульптурами - подстать здешним просторам. И тогда замкнется литературно-историческая перспектива.

Конец перспективы?

Или наоборот: шемякинский парк станет чем-то наподобие расположенных по соседству и "национализированных" усадеб Вандербилтов, Рузвельтов и иных американских знаменитостей? Почему тогда не быть музею под открытым небом имени Михаила Шемякина?

Как и у Алеши Карамазова (а прежде у его создателя - Достоевского), у Шемякина было жутковатое детство: измывательства пьяного отца над матерью, детские страхи.

- Мое детство - это беспробудная темная ночь, залитая кровью. Больше всего я в детстве боялся, как все мальчики, которые больше любят мать, чем отца, что отец убьет мать. Он ее зверски избивал, часто это кончалось выстрелами. Нам приходилось вылетать в окно, когда он хватал шашку и начинал рубить все подряд: платья матери, потом шкафы, зеркала...

Далее - точь-в-точь как у Достоевского - место отца занимает государство: Шемякина исключают из СХШ (Средней Художественной Школы) с волчьим билетом, заталкивают в дурдом и подвергают экспериментальному лечению, в результате которого и в самом деле он на какое-то время шизееет после освобождения накатывают острые приступы депрессии, преследуют панические страхи, аллергия к запаху красок, работать не может, прячется, забившись, под кроватью. Одна из его фобий: "Почему так много людей живет на свете?" Бежит на Кавказ, пытаясь на природе выкачать из себя ту химию, которой его накачали в психушке. Но и год спустя, когда вернулся, ужас не оставляет его: умаливает мать спать у него в мастерской, обвязывает голову полотенцем, чтобы от страха пот не заливал глаза, как только брался за краски - так действовали на него психотропные средства, которыми его пытались "вылечить" от искусства. А для него, наоборот, возвращение к краскам и карандашу - род самопсихоанализа.

Вот откуда его апокалиптические видения, его рыла и монстры - весь жуткий паноптикум его образов. Изображая, он освобождается от них. Точнее пытается освободиться, а они упорно возвращаются к нему. Хотя с того дурдомовского опыта много воды утекло после его двойной эмиграции - сначала изгнание из России, а потом бегство из Франции в Америку - Шемякин тем не менее испытывает рецидив страха, когда в 1989 году, с американским паспортом в кармане, приезжает в Россию:

- Мандраж был, хоть и шла перестройка.

Преодолеем, однако, соблазн обратиться к психоаналитическим схемам дабы избежать упрощений и редукционизма. Ограничимся художественными аналогиями. Те же, к примеру, "Капричос" Гойи, с помощью которых тот боролся с ночными видениями, перенося на бумагу. Именно их и помянет Эрнст Неизвестный в разговоре с Шемякиным: "Ты даешь зрителю подслащенную пилюлю. На твоих картинах цвет ликует, а внутри - мрак. Если твои карнавалы перевести в черно-белый цвет - "Капричос" Гойи получится!"

- И он, наверно, прав, - комментирует Шемякин. - Многое в моих работах искупается цветом, получается театрально-мажорная маска.