Три портрета - Шемякин, Довлатов, Бродский - [11]

Между прочим, в СХШ, откуда его турнули, Шемякин учился на скульптора в классе Китайгородского, но развернуть свои монументальные замыслы в полную силу ему не удалось ни в России, ни во Франции, но только в Америке, точнее - в Клавераке. Скульптурные объемы требуют размаха и пространства, а тем более у Шемякина с его ансамблевым мышлением. В том числе и поэтому свой переезд в Америку он считает подарком судьбы:

- Америка отзывается на мои запросы в творчестве.

А на мой вопрос, в каком из практикуемых им искусств он себя чувствует вольготнее, Шемякин, не колеблясь, сказал:

- Будь моя воля, не вылезал бы из скульптурной мастерской.

Я удовлетворенно хмыкнул - хоть он в искусстве многостаночник, и я люблю всего Шемякина, оптом, но именно его скульптурные осуществления и замыслы поражают меня больше всего. Об одном из них я сочинил ему открытое послание, которое опубликовал в периодике по обе стороны Атлантического океана.

Письмо из Венеции (апрель 1998 года)

Дорогой Миша!

Вот я снова в Венеции, где мог оказаться двумя месяцами раньше, если бы принял Ваше приглашение - поехать с Вами на венецианский карнавал и открытие памятника Казановы. Увы, не удалось - я не успел закончить новый роман, а прерванный литературный акт сродни прерванному сами знаете какому. А Ваш памятник я увидел уже с вапоретто, на котором ехал из "Санта Лучии", венецейской железнодорожной станции, к площади Св.Марка, в пяти минутах ходьбы от которой, на Винном канале, стоит мой альберго. С тех пор я вижу Вашего Казанову по нескольку раз в день - отправляюсь ли на очередную прогулку или возвращаясь с нее, рано утром и поздно ночью, в солнце и в дождь. И не было еще случая, чтобы вокруг памятника не толпились туристы, не щелкали затворы фотокамер, не вспыхивал магний. "Казанова" Шемякина мгновенно стал неотъемлемой частью Венеции, словно стоял здесь с давних, чуть ли не казановских времен. Мало того. Впервые в Венеции появился памятник, на фоне которого можно сняться, потому что Собор Святого Марка, Палаццо Дукале, а тем более стометровая кампанила - слишком велики, чтобы служить таким фоном. Тогда как "рост" персонажей Вашей многофигурной композиции - под стать людскому, а главное соответствует интимным параметрам человека, которому посвящена. Вам, Миша, наверное, больно было бы смотреть, что вытворяют туристы с Вашим памятником. Самые скромные забираются на него и позируют между Казановой и его возлюбленной куклой, гримасничая и передразнивая Ваших героев. Зато более смелые облапливают шестигрудых сфинксов либо водружают на головы Казановы и его спутницы свои головные уборы, а то и сами пытаются вскарабкаться на них. Варварство? Несомненно. Но, Миша, не торопитесь с выводами. Будьте снисходительны. На исходе века и тысячелетия, когда фотография царь и бог интернационального туризма, быть растиражированным в миллионах любительских снимках - какой художник может мечтать о большей славе?

Я хотел бы, однако, рассказать по порядку о своих впечатлениях, чтобы памятник Казанове, поставленный в центре самого прельстительного, самого таинственного и самого феерического города на земле, выглядел в его художественном и историческом контексте.

Венеция была последним пунктом моего итальянского вояжа, который начался в Витербо, потом по неделе в Риме, Сицилии и Неаполе, а уже оттуда, с приключениями и злоключениями (за последние спасибо неаполитанским пульчинеллам, которые дважды пытались меня ограбить), отдохнув пару дней в любезной моему сердцу Сиене, я прибыл в Серениссиму. Ощущение было такое, что на этот раз я не разъезжал, а проживал в Италии - бег времени замедлился, я давился впечатлениями, будто мне самое большее двадцать пять, а не за пятьдесят. А уж Венеция показалась мне и вовсе родным городом, тем более до меня в ней побывали два моих героя, я так и назвал свою повесть о ней, которую Вы читали еще в рукописи и способствовали публикации "Путешественник и его двойник". В отличие от них обоих, я больше не путешественник в городе, который знаю лучше, чем Петербург, Москву или Нью-Йорк, и могу водить по нему экскурсии. В Венеции я как у себя дома, захожу ли в церковь и запускаю монету осветить иконостас Беллини, брожу ли по Академии, которая стала мне таким же родным музеем, как когда-то Эрмитаж, а теперь Метрополитэн, либо плыву на гондоле или вапоретто мимо дворцов и их водных подъездов, любуюсь городскими ведутами. Тем более, Венеция обжита русскими. В мноногоязычный волапюк на Пьяцце все чаще вкрапляется русская речь, на "фондаменте", набережной, на фоне Палаццо Дукале стоит Ваш Казанова, а на Сан-Микеле, Острове мертвых, лежат Дягилев, Стравинский и Бродский. Могу, кстати, понять желание последнего быть здесь, а не на Васильевском острове, похороненным - не одно только посмертное тщеславие:

- Человек смотрит на себя - вольно или невольно - как на героя какого-то романа или кинофильма, где он - в кадре. И мой заскок - на заднем плане должна быть Венеция...

Помимо останков в Сан-Микеле, в книжных магазинах лежит книга Бродского "Acqua Alta" - да, та самая "высокая вода", которая время от времени заливает Венецию и рано или поздно его поглотит (согласно научным прогнозам - в 2030 году).