Три портрета - Шемякин, Довлатов, Бродский - [10]

Вот некрофильская сцена соития в гробу - великого любовника с одной из бесчисленных партнерш, хотя, как известно, мужские силы отказали Казанове задолго до смерти. А что если посмертно они к нему вернулись, и фактическая ошибка Шемякина на самом деле его метафизическая догадка? (Шутка.) Остроумные композиции Шемякина с фаллами я бы назвал скорее эротическими, чем сексуальными - они веселят, а не возбуждают. Эрос без Венеры. Эта игра в секс, а не секс во всей своей красе и силе. Здесь и проходит граница между искусством и порно, хотя художнику и не зазорно эту границу перешагнуть в случае надобности: Утамаро, Пикассо, Набоков, Миллер, тот же Лимонов. Что до Шемякина, то он остается по эту сторону границы, будучи утонченным, ироничным эстетом до мозга костей.

С трудом пробившись к Шемякину сквозь осаждавшую его толпу, шепнул ему на ухо: "Вы смотритесь, как экспонат." Вот именно, экспонент стал экспонатом: главным экспонатом собственной выставки. Если у Пиранделло шестеро персонажей ищут автора, то на той выставке в Сохо театральные персонажи Шемякина обрели на время своего автора и вступили с ним - с помощью зрителей и фото- и кинокамер - в активное взаимодействие.

Пост-постмодернизм?

Или: коли весь мир лицедействует - в прямом и переносном смысле, то как художнику остаться в стороне? Лицедейство - в его природе, отсюда все его метаморфозы. Художник играет своих персонажей, перевоплощаясь в них и одновременно выглядывая из маски, чтобы оценить их со стороны: эффект отчуждения. Если Шемякин перевоплощается то в любострастного Казанову, а то в императора Петра (тоже не кастрата), то почему не сыграть ему самого себя, нарядившись в старинный костюм, дабы избежать прямоговорения, главного искусителя и врага искусства?

Художественная характеристика императора у Шемякина, однако, сложнее, противоречивей, чем словесная.

Вот он сидит, как истукан, положа руки на локотники кресла-трона, готовый в любую минуту вскочить и заново взяться за свои великие и страшные дела. Не без оторопи глядя на этот великолепный памятник, я вспомнил о Големе, средневековом идоле, который вышел из-под повиновения создавшего его пражского раввина и пошел крушить направо и налево. Но это моя вольная, субъективная ассоциация, а художественно-историческая - с растреллиевским Петром: не тем, который восседает на коне перед Инженерным замком и которого лично я предпочитаю фальконетову Медному всаднику, но восковой персоной, о которой сохранились одни только воспоминания современников.

Прижизненный скульптор Петра, Растрелли выполнил воскового болвана до жути правдоподобно - лицо скопировал с им же снятой с императора маски, а помимо камзола, батистового галстука и прочей вехней одежды, надел на него еще и все исподнее. Мало того - внутрь восковой персоны вставил тайные пружины - оживляющий механизм: стоило кому приблизиться, как восковой Петр вертел головой, привставал и будто бы даже что-то нечленораздельное выкрикивал. Эффект от восковой персоны был настолько устрашающим, что ее в конце концов под покровом ночи свезли в Кунсткамеру, к прочим монстрам и уродцам. И вот, спустя два с половиной столетия, Шемякин перевел легенду о восковой персоне в бронзу, создав огромного истукана с непропорционально малой бритой головой. Голова не соответствует телу, скульптурная статика нетерпению и дрожанию императора, которому никогда не сиделось на троне, великий персонаж истории - живому и уязвимому человеку. Что Шемякину удалось точно схватить, так это неадекватность императора Петра самому себе.

На выставке "Театр Михаила Шемякина", которая по жанру была продолжением его петербургско-венецейского карнавала, по периметру стояли носатые образины в затейных позах, чьи лица почище любой маски, а в центре главный устроитель и персонаж петербургских карнавалов царь-шут Петр Великий. На этот раз Шемякин усадил любимого героя на барабан, заплел ему сзади косичку с бантиком, дал в руки имперский жезл, увенчанный шутовской рожицей и колпаком с бубенчиками, а бронзу изукрасил в разные цвета. Может, шемякинский идол в Петропавловской крепости и концептуальней как образ, зато этот его Петр был человечней, обворожительней, прельстительней, и не сразу даже доходит, что это не столько харизма исторической личности, сколько эстетический шарм. Делавший хищные круги вокруг этой бронзы "американ" безуспешно пытался найти ей долларовое соответствие: "Priceless", хотя в каталоге указана точная цена - $100,000. Будь я новым (а не бывшим) русским, не задумываясь, выложил бы эту сумму - более надежный вклад трудно представить, если глядеть на наше, при смерти, столетие из грядущего.

А по бокам от сидящего на барабане Петра застыли два всадника с канделябрами, причем конь под казаком был дан в таком рискованном и лихом развороте - не припомню прецедента в мировой скульптуре. Я было усомнился в реальной возможности такого лошачьего пируэта, но тут на память пришел известный рассказ о двух слоновьих статуэтках: одна - статичная и невыразительная, но анатомически верная, другая - слон в ярости, с задранными бивнями, что физически невозможно, но именно эта метафизическая статуэтка и была подлинным произведением искусства. И кто прав в том знаменитом споре времен Ренессанса, когда восточный тиран, заподозрив анатомическую ошибку в изображении отрубленной головы, вызвал раба и самолично снес ему голову, доказывая нанятому итальянцу свою правоту?