Три поколения - [272]

Андрей попросил Матильду сварить кофе. Но вкус его сегодня был почему-то неприятен. Недопитый стакан остыл, а Андрей все смотрел и смотрел в окно. Ему чудились огромные стада породистого молочного скота на замечательных альпийских лугах, вместо сорной, полеглой ржи — шумящие заросли высокой, густой, как бамбук, кукурузы…

«И всего этого нет из-за кучки бюрократов, связавших по рукам и ногам и мысль и энергию колхозников. Ну, погодите же! Вот управимся с хлебом — и двинем на кожанчиковых!»

Андрей глубоко верил, что общими силами они пробьют стену бюрократизма: ему стало легче. «Но, как говорится, на бога надейся, а сам не плошай. Напишу-ка я письмо в ЦК…»

«На трех китах стоит животноводство на Алтае. Первый — кормовая база, второй — содержание и уход за скотом, третий — племенная работа. Начну с кормов. Здесь творится сплошное безобразие. Я это вижу и, как агроном и как комсомолец, не могу не чувствовать ответственности за все, что происходит на моих глазах… Не имею права прятать голову под крыло. Этой весной я видел, как из-за бескормицы гибнул скот. Нельзя допустить, чтобы подобное повторялось из года в год…»

Письмо кончалось так:

«Полеводство в горах Алтая должно быть полностью подчинено интересам животноводства. Использование горных пастбищ для развития молочного и мясного животноводства в кратчайший срок даст стране много больше, чем она получает от зернового хозяйства в этих районах. Товарное земледелие в горах мешает развитию животноводства и ведет к разорению богатейшего края. Об этом здесь говорят все колхозники и руководители районов. Если деды и отцы наши в тяжелые годы победили голод, разруху, интервенцию, то мы обязаны убрать с дороги кожанчиковых всех мастей…»

Уже перед рассветом Андрей переписал письмо начисто, запечатал, надписал адрес. Можно бы соснуть, но сон бежал от него.

Глава XII

Тяжелый чемодан Груни Ворониной пригодился: книг по агротехнике и механике сельскохозяйственных машин на целине действительно не хватало. Груня начала читать их еще в поезде, который вез ее на Алтай, и продолжала в каждую свободную минуту. Механика давалась трудно, но это только еще больше подстрекало ее: «Одолею! Не школа выучивает, а охота».

Над ней подтрунивали:

— В главные инженеры метит наша Груня…

Но она не поддавалась.

— Советую и вам, девчонки, не терять времени. Нельзя быть безграмотными в деле, за которое взялись.

Только Саша Фарутин отлично понимал девушку и охотно помогал ей.

— Ме-ха-ни-за-ция! Ме-ха-ни-за-тор! Слова-то какие, Сашенька!

Мертвой хваткой вцепилась Груня и в технику и в Сашку — не отступит, пока не одолеет того и другого, — пересмеивались между собой девушки, а сами втайне восхищались упорством своей подруги.

К моменту уборки Груня уже неплохо разбиралась и в технике и в агротехнике.

— Пока вы вперегонки храпели да болтали о пустяках, я столько узнала из этих книг! — с гордостью говорила она подругам.

Эта жадность познания была порождена и охватившим девушку большим чувством к Саше Фарутину. «Подняться до него! Сравняться с ним! Быть достойной его!»

В посевную Груня научилась управлять трактором. Не раз прицепщица под предлогом «погреться в кабинке» садилась на место Поли и вела «ДТ-54». «Ура, веду! Управляю полсотней лошадей!» Груня смотрела вперед, а сама представляла, как за плугом по целинной бурой степи все шире и шире, словно огромный черный поток, разливается пашенное половодье. Пылкая фантазия уводила ее далеко. Она уже видела себя в безбрежном разливе желтых хлебов на комбайне. «Поначалу и плуг был страшен, а вчера трактор вела. Добьюсь — и к штурвалу встану. Захочешь добра — убьешь бобра», — писала она Саше.

Страсть Груни Ворониной к машине подметили Маша Филянова и Боголепов.

— Из этой Груни большой толк может получиться. Ты ее, Маша, натаскивай потихоньку. А в страду, буду прямо говорить, нам каждый такой работник дорог.

Готовить людей и машины к страде Боголепов начал с весны. Продумать всю технику уборки урожая в трудных условиях «мокрого» лета (а что лето будет дождливым, Боголепов не сомневался) — вот чем жили он и главный инженер Ястребовский.

— Насчет уборки в сырую погоду я уже кое-что придумал, Константин Садокович. И вот тебе мои соображения… — Илья Михайлович рассказал, какие изменения необходимо сделать в комбайнах, чтобы мокрая солома не накручивалась на битер, как переоборудовать хедер.

Илья Михайлович говорил и в то же время чертил рисунки кронштейнов, на которых будет укреплен дополнительный нож.

— Грешник, — умерив голос и покосившись на дверь, увлеченно заговорил Ястребовский, — не могу помириться с допотопными, черепашьими скоростями комбайна. А при нынешней конструкции чуть увеличь — барабан не промолачивает. Пять километров в час! Да это же темпы старого мерина! И вот я думаю, давно думаю над новым принципом работы молотилки в комбайне. Современная молотилка работает на дедовском принципе цепа, бьющего по колосу. А ведь можно же создать совсем иную молотилку, вылущивающую зерно из колоса стремительной струей завихренного воздуха!

Когда Ястребовский говорил о машинах, он неузнаваемо изменялся. Голубые, обычно грустноватые глаза его юношески разгорались, становились красивыми. Движения слабых, тонких рук — быстры и выразительны. Чем больше Боголепов работал с Ястребовским, тем больше инженер нравился ему. И чем глубже, как казалось директору, Ястребовский влезал в жизнь МТС, тем реже стал он ездить в город к семье.