Три плута - [49]

— Прекрасно-с, — заметил судебный следователь спросил: — Не заметили ли вы какой-нибудь особенности в настроении вашего знакомого и его товарищей?

— Они все были чрезвычайно возбуждены и особенно веселы, — ответила свидетельница.

— Чему же вы приписываете это возбуждение? Компания, может быть, выпила уже довольно вина?

— Не знаю, сколько было выпито до моего приезда, — сказала Маргарита Прелье, — но их радостное состояние происходило еще и от другой причины. У каждого из них было по большому мешку из полосатого тика. Все эти мешки были битком набиты пачками кредитных билетов.

— Вот как! — заметил судебный следователь, после чего спросил: — А вас не заинтересовало, откуда у этих господ такие значительные суммы? Как это они разъезжают по ресторанам и каждый из них возит с собою, в своем отдельном мешке, по целому, довольно значительному, состоянию?

— Напротив, это меня крайне удивило, — сказала Маргарита Прелье. — Тем более что Иван Павлович Смирнин во все время моего знакомства с ним очень нуждался и только в самое последнее время иногда говорил, будто скоро у него будут деньги.

— Стало быть, его-то вы спросили: откуда у него вдруг такое богатство?

— Как же, спросила. Он сказал, что только что разделил с присутствовавшими двумя незнакомыми мне лицами, которых он назвал своими двоюродными братьями, полученное после умершей тетки наследство.

— А как велико было все это наследство? Не упомянул вам ваш знакомый Смирнин?

— Нет, он сказал, что им на всех троих досталось полмильона рублей.

Тогда судебный следователь обратился к Мустафетову с вопросом:

— Что вы можете ответить на это или чем можете это опровергнуть?

— Это наглая ложь! — сказал Назар Назарович, презрительно пожимая плечами.

— Однако вам надо доказать свидетельнице, что ее показание вымышлено.

— Прежде всего, — сказал Мустафетов, — мне достаточно заявить, что эта особа не заглядывала вовнутрь тех двух мешков, которые там находились, помимо третьего, принадлежавшего Ивану Павловичу Смирнину.

Следователь опять обратился к Маргарите:

— Скажите, пожалуйста, когда Иван Павлович Смирнин давал вам объяснение о содержимом в мешках и о том, как это содержимое попало в его распоряжение, а также и к его товарищам, — находился кто-нибудь, кроме вас четверых, в кабинете или это было сказано во время отсутствия прислуги?

— Нет, напротив: и Смирнин, и его товарищи очень много говорили и при слугах, и при распорядителе ресторана о полученном ими наследстве. Я даже припоминаю одну маленькую подробность: вот этот господин, который сейчас сидит здесь, поднял бокал с шампанским и предложил остальным двум выпить в память незабвенной умершей тети, облагодетельствовавшей их троих на всю жизнь.

— Вы слышите, обвиняемый? — многозначительно спросил Мустафетова судебный следователь. Но тот был невозмутим.

— Что же этим доказывается? Мало ли какие шутки может позволить себе веселая, подвыпившая компания? Никто в мире не может доказать мое прямое или косвенное участие в каком-то хищении из банка «Валюта», о котором я и сам-то узнал через посредство газет. — Потом, точно вдруг рассердясь, Мустафетов встал, отодвинул свой стул и презрительно сказал: — Мое негодование так огромно при одной мысли о том, что лицо, облеченное властью, смеет ставить меня, человека с безупречной репутацией, человека с крупным состоянием, на одну доску с подобной особой, прокормление которой зависит от ее посещения отдельных ресторанных кабинетов, — что мне остается только воспользоваться правом, предоставленным мне законом.

— А именно?

— Не улыбайтесь, господин следователь. Ведь ни у вас, ни у этой ресторанной особы нет буквально никаких данных к моему обвинению. Я же желаю воспользоваться правом ни на какие более вопросы вам не отвечать. Виновным я себя ни в чем не признаю; потрудитесь же довести такого рода обвинение до суда. Там дело разъяснится, и мы увидим, в чью честь. Сомневаюсь только, господин судебный следователь, чтобы это было в вашу…

Маргарита Прелье была поражена неслыханной дерзостью этого вора. Наоборот, опытный законовед, уже отлично знавший, чем и почему он держит Мустафетова в руках, только улыбался, видимо интересуясь им, как резко характерным уголовным типом.

Молча и с улыбкой тонкого сарказма смотрел он на вызывающую фигуру обвиняемого и потом заявил ему официальным тоном:

— Я вынужден принять по отношению к вам самую строгую меру и должен подвергнуть вас содержанию под стражей.

Мустафетов молчал. Его лицо продолжало выражать безграничное презрение. Полагая, что Смирнин и Рогов за горами, за долами, он отлично понимал, что и в самом деле против него одного никаких прямых улик не имеется. Подержат его, может быть, даже немало времени, но ведь он будет требовать правосудия, а не ни на чем не основанного самоуправства. Не дураки ведь Смирнин и Рогов, чтобы, благополучно скрывшись достаточное время тому назад, да еще с деньгами, дать поймать себя. А без них против него одного никакому следователю ничего не поделать.

Между тем, пока Мустафетов так раздумывал, было написано постановление о содержании его под стражей. Когда оно было ему прочитано, он заявил: