Три плута - [23]

IX ПЕРЕД ДЕЛОМ

Между тем именно в этот день у Мустафетова происходили события чрезвычайной важности, и началось все это с утра. Так заранее было обусловлено и им самим определено.

Еще с десяти часов у него находился Роман Егорович Рогов, проявлявший некоторую возбужденность душевного состояния. Наружный вид гравера изменился во многом к лучшему, а около него лежал приличных размеров темный кожаный портфель с вытисненными золотом именем, отчеством, фамилией и званием помощника присяжного поверенного. Некоторое время Мустафетов и Рогов смотрели друг на друга молча; но последний наконец не выдержал и спросил:

— Не пора ли?

Мустафетов медленно достал из жилетного кармана золотой хронометр, взглянул на него и ответил:

— Рано: всего двадцать минут одиннадцатого, а мы решили, что ты поедешь ровно в одиннадцать.

— Не все ли равно?

— Всегда и во всем требуется выдержка, которая закаляет характер, — ответил Мустафетов и пояснил далее: — Конечно, в данном случае преждевременный приезд не представил бы существенной разницы для дела, но менять наши первоначальные решения я тоже не вижу никакой надобности.

— Скучно как-то ждать.

— Ну что ж делать! Меня больше удивляет отсутствие Смирнина. Между нами было точно условлено, что он на службу в свою «Валюту» сегодня не пойдет. Он должен был вчера отпроситься на три дня ввиду своих наследственных дел. Он знает, когда тебе надо ехать.

— Так что же? Ехать, ты сам говорил, надо еще только в одиннадцать, а теперь и половины нет.

— Все-таки я ожидал его еще раньше тебя. Он здорово трусит: новичок!

— Не беспокойся, приедет.

Точно в ответ, раздался в передней дребезжащий электрический звонок.

— Ты думаешь, он? — спросил Мустафетов.

— Не только думаю — у меня сердце чувствует. Да вот и голос его.

Действительно, через минуту в кабинет вошел Смирнин. Все поздоровались, а Мустафетов спросил:

— Ну что, отделался?

— Отделался-то отделался, только чем ближе час, тем более думается: «Зачем я согласился?»

Мустафетов рассердился, и его гнев выразился в презрительной интонации, с которой он сказал Смирнину на «вы»:

— Жалеть теперь либо поздно, либо еще рано: поздно потому, что назад идти вам уже нельзя, а рано потому, что для того, чтобы раскаиваться, надо попасть в объятия прокурора.

— Типун вам на язык!

— Благодарю, и вам также. Но суть не в пререканиях, а в мере здравого смысла. С вашим миленьким характером далеко не храброго героя, конечно, было бы безрассудством лезть сегодня на глаза в банк. Вам себя не победить, так же как не удержаться с первых же дней получения денег от широких трат.

— Мы недаром пустили слух о выпавшем мне богатстве.

— Да, конечно: этим, по крайней мере, объяснится ваше мотовство.

— А я все-таки хочу сейчас же удрать подальше: лучше всего было бы за границу.

Эта мысль Смирнина не понравилась Мустафетову, и он горячо воскликнул:

— Только этого не делайте! Сколько еще раз придется мне рекомендовать вам выдержку на первых порах? Сотни преступлений, гениально задуманных и удачно выполненных, могли бы пройти гладко, если бы на первых порах не закружились до растерянности головы у получающих сразу огромный куш.

— Не вы ли сами говорили, что лучше бы мне никому в банке не мозолить глаза? — возразил Смирнин.

— Я это говорил только по отношению к сегодняшнему дню, — сказал Мустафетов, — но, когда уже получатся деньги, вам даже необходимо показаться всем, необходимо, хоть на первое время, остаться на службе; это нужно для вашей же безопасности в будущем.

Однако Смирнин поглядывал на портфель.

— Что вас так удивляет? — спросил Рогов, подметив этот взгляд.

— Смотрю на надпись. Право, господа, у вас до совершенства разработаны мельчайшие подробности! — Смирнин взял портфель в руки, вслух прочитал отпечатанную на нем золотом надпись: «Борис Петрович Руднев, помощник присяжного поверенного» — и одобрил: — Важно!

— Так больше эффекта, — сказал Рогов, тоже смеясь. — Приеду я в ваш чопорный и строгий банк, положу пред каким-нибудь помощником бухгалтера, вроде вот вашей милости, портфель с вытисненною надписью на самом виду у него под носом, — ему и в голову не придет подозревать, когда я ему представлю документики…

На это Смирнин ответил:

— Да если бы у нас ко всем относились с подозрением, то не хватило бы времени дело делать. У нас каждое требование через пять рук пройдет да в десяти местах запишется. Нам либо с книгами возиться, либо клиентов изучать.

— Не клиент, а документ в любом банке играет первостепенную и единственно существенную роль, — решил Мустафетов и добавил: — Мы этим пользуемся на основании весьма мудрой поговорки о том, что на то и щука в море, чтобы караси не дремали.

— Ну, господа, — встал со своего места Рогов и взялся за портфель, — вы тут философствуйте сколько вам угодно, а мне пора.

— Все ли в порядке? — спросил Смирнин.

— Не беспокойтесь: все-с! — и Рогов наскоро попрощался с обоими; они провожали его всевозможными напутствиями, а в тот момент, когда выходная дверь на лестницу уже захлопывалась за ним, он браво прокричал им: — Дело мастера боится!

Смирнина, по уходе главного исполнителя этого наглого банковского хищения, охватил нервный озноб, Мустафетов же умело скрывал свое волнение и казался совершенно спокойным; он только курил чаще обыкновенного. Так просидели они молча в кабинете обер-плута, пока наконец Иван Павлович, не владея более собою, опустился совсем глубоко в свое огромное кресло и задыхающимся голосом проговорил: