Три плута - [16]

На следующее утро Герасим Онуфриевич отправился к зданию окружного суда, где и без расспросов уже знал ход в камеру прокурора.

Лицо прокурора, принявшего его со строгим вниманием, отличалось и красотою, и вдумчивостью; в особенности хороши были глаза, по временам глубоко печальные и окаймленные от постоянной работы большими темными кругами.

— Что вам угодно? — спросил он.

— Честь имею представить прошение на имя его высокородия господина прокурора окружного суда, — со вздохом, точно он делал это против воли, ответил Гарпагон.

— Позвольте, — протянул руку красивый господин и стал быстро пробегать глазами прошение, причем два раза несколько пытливо взглянул на просителя. — Садитесь, — предложил он и стал читать все внимательно. — Имеете вы еще что-нибудь добавить? — спросил он, опуская бумагу перед собою на стол.

— Решившись на такое дело, молодой человек теперь может и других в соблазн ввести, — ответил старик.

— А скажите, пожалуйста, вы видели у него этот второй вексель в тысячу рублей, с которым он приезжал к вам?

— Как же-с! Своими глазами видел!

Не сводя с просителя строго-внимательного взгляда, прокурор неожиданно спросил:

— Вы — дисконтер?

— Оказываю знакомым услуги на условиях, допускаемых законами.

— За небольшие, значит, проценты?

— Да-с, за небольшие процентики, чтобы никому не в обиду. Я по закону…

— Я вас знаю, — сказал прокурор. — Ведь вы фигурировали в процессе Нерузановых.

Герасима Онуфриевича нисколько не покоробило это упоминание. Из этого дела, в котором так же, как и теперь, старый ростовщик, конечно, играл роль потерпевшего, он вышел правым.

Прокурор, еще раз поглядев на лицо просителя в какой-то странной и как бы опечаленной задумчивости, наконец решил:

— Хорошо, ваше дело будет сегодня же передано, судебному следователю.

Гарпагон встал, тяжело вздохнув, но все-таки не уходил. Ему казалось полезным сыграть комедию. Он принял вид добряка, сокрушенного горем постороннего человека, и покашливал, точно не решаясь высказаться.

— Что вам еще угодно? — спросил прокурор.

— Осмелюсь просить, чтобы с молодым человеком было поступлено по возможности менее строго. Жаль его будущности, а кроме того, быть может, у него еще живы родители.

— Поступлено будет по закону, — не допускающим никаких возражений тоном ответил прокурор.

— Мне деньги что!.. Бог с ними! — пояснил старик. — Я ведь одинокий на свете бобыль; да и сумма для меня не особенно крупна. Если я подал жалобу, то лишь потому, что должен же я себя пред графом Козел-Горским оправдать, коль скоро он сам стращает довести до сведения кого следует, а вместе с тем я понимаю, что долг каждого честного человека — охранить и других от, пожалуй, еще большего вреда.

— Судебный следователь вызовет вас, — сказал прокурор и обратился к одному из сослуживцев, так что не оставалось сомнения, что аудиенция окончена.

Тогда Гарпагон низко и смиренно поклонился ему, еще раз скорбно вздохнул, сделал общий поклон и медленно вышел.

А молодой человек, о котором он сейчас так лживо вздыхал, разумеется, ничего не подозревал. Напротив, с легкомыслием, свойственным влюбленной юности, Анатолий Сергеевич Лагорин спешил воспользоваться теми благами, которые были открыты для него по получении трехсот рублей.

Еще накануне Ольга Николаевна весело и кокетливо заявила ему:

— Не думаю, чтобы ты теперь вскоре увидел у меня Мустафетова.

— А что случилось? — спросил Лагорин.

— Случилось то, что я поставила ему ультиматум: либо женитьба, либо прекращение всяких дружеских отношений.

— Говорила ты ему о его судебном процессе в Киеве?

— Конечно! Он ответил, что был оправдан, что вся эта история возникла вследствие вражды, основанной на ревности или на зависти к его большому успеху у какой-то замужней женщины… Впрочем, трудно разобраться и осуждать его, когда он был судом оправдан.

Лагорин постарался заглушить в себе желание противоречить; он только ответил:

— Дай тебе Бог никогда не разочароваться в этом человеке по каким-либо личным поводам.

А на следующий день, довольно еще рано, около полудня, Лагорин прислал Ольге Николаевне прямо со службы записку, умоляя ее ехать с ним обедать. Вечером он спросил ее:

— А что ты подумала сегодня, когда я прислал к тебе из канцелярии курьера?

— Что ж я могла подумать? Я решила, что мой Тотоша — пай-мальчик и начинает входить во вкус хорошей жизни.

— Оля, выйди за меня замуж! — вдруг вырвалось из глубины груди Лагорина.

— Да ты, Тотоша, никак, с ума начинаешь сходить! — расхохоталась она. — Разве может здравому человеку прийти такой вздор в голову?! Мало я тебе еще объясняла мои взгляды на жизнь? Никогда я подобной глупости не сделаю.

— Ты меня не любишь.

— Если бы не любила, то ради чего стала бы я возиться с тобою? — спросила она. — Состояния у тебя нет!

— У моих родителей хорошее имение: я у них один сын, для меня же они все берегут. И если я скажу им, что не могу без тебя жить, они благословят нас.

— И очень глупо сделают! Я посредственностью не довольствуюсь и, выйдя за тебя, только тебя же сгублю. Не говори глупостей! Целуйся, забавляй меня и себя тешь сколько влезет, но ради этих нежностей не ставь всей моей жизни, да и своей также, на карту.