На террасе тем временем появилась тонкая женская фигурка, и, повинуясь ее жесту, престарелые слуги с дубинками исчезли. Нежный голосок коснулся слуха Конана; по акценту он понял, что говорит Лелия, белокурая гандерландка.
– Что случилось, страж? Мы слышали звон стали…
– Сталь уже отзвенела, госпожа. Можешь идти спать.
– Я боюсь… В доме лишь три женщины да два старика…
Три женщины, подумал Конан; надо утешить хотя бы одну. Вслух же он сказал:
– Клянусь Кромом, бояться нечего. Но если тебе не спится, прекрасная госпожа, мы можем посторожить вдвоем.
Раздался негромкий смех; похоже, Лелия была не так испугана, как хотела показать.
– Да, посторожим вместе… Сейчас я предупрежу, чтоб нам не мешали.
– Хорошая мысль, красотка, - пробормотал Конан. - А я тем временем проверю, что творится в курятнике.
Там было все спокойно; видать, звон стали тревожил птиц куда меньше, чем тоскующих жен старого купца. Конан оглядел кур, дремавших в своих гнездышках, и петухов, торчавших на насестах, потом сказал, обращаясь к Великолепному:
– Ну, парень, считай, тебе повезло. Спас я твоя поганую шкуру!
Петух злобно поскреб лапой и прохрипел:
– Кррр… кррр-ку!
– Не дождешься от тебя благодарности, рыжий ублюдок! - Конан сплюнул с досады. - Что за злобная тварь! А купец еще толковал, что на тебя взирает око светлого Митры! Митры, ха! Нергала, так будет верней!
Фиглатпаласар презрительно безмолвствовал. Конан, пожав плечами, обвел взглядом полутемную внутренность птичника, не видя сейчас ни кур, ни петухов; перед ним маячило соблазнительное тело Лелии, а в ушах звучал ее хрустальный голосок. Посторожим вместе, сказала она… Посторожим! - решил киммериец.
Но, памятуя о коварстве и хитрости Сагара Рябой Рожи, он собирался предпринять кое-какие меры. Осторожность еще никому не вредила, и Конан, руководствуясь этим мудрым правилом, взял с топчана кошму, набросил ее на Великолепного и, не обращая внимания на его протестующий хрип, сунул петуха под мышку. Затем он протиснулся к третьему насесту, отсчитал там седьмую из птиц, ухватил ее за ноги и сдернул с деревянной балки. На освободившееся место был водружен Фиглатпаласар, а почти неотличимый от него двойник посажен за загородку; дело не обошлось без гневного клекота, шипенья и ударов железных клювов, но глаза Конан ухитрился сохранить. Когда схватка с пернатыми закончилась, он, поминая то Крома, то Нергала, протер кровоточащие руки вином, а затем опрокинул остаток аргосского себе в глотку. Это лекарство мгновенно исцелило его, смыв не только следы крови, но уничтожив и нервное напряжение - результат двух нелегких битв.
Прихватив клинок и пару метательных ножей, Конан отправился на террасу. Лелия уже ждала его, и все три свечи у женских покоев, а также лампады в доме, были потушены; вероятно, никто не собирался им мешать. Не считая, разумеется, головорезов Сагара; но киммериец полагал, что они получили хороший урок.
Обняв мягкое податливое тело Лелии, он прикинул, что в два десятка скачков успеет очутиться у курятника; впрочем, Фиглатпаласару опасность сейчас не грозила, ибо даже сам Митра не разобрал бы в полумраке, какой петух сидит в загородке. Подумав об этом, Конан перестал беспокоиться и предался радостям плоти.
Они длились нескончаемо, почти до самого рассвета, когда ночная тьма становится особенно густой, а сон - крепким и беспробудным. Конан, однако, не спал, ибо у него имелось более интересное занятие - столь увлекательное, что все петухи подлунного мира вылетели у него из головы. В жарких объятиях гандерландки он позабыл и о коварном Сагаре, и о золотых, обещанных за каждого бандита, и о том, что ночь - а, значит, и его служение - еще не кончились.
Но внезапно над двором и садом разнесся хриплый петушиный крик, а потом, вслед первому, загомонили и остальные птицы. То не было первым предрассветным кличем, звонким, чистым и торжествующим: такими воплями встречают не золотую зарю, но тайного врага.
Лелия задрожала.
– Что? Что там?
– Шакалы, - ответил Конан, хватаясь за меч. - Но не тревожься, малышка: ваш петух будет цел.
– Пропади он пропадом, этот петух! - раздраженно пробормотала гандерландка. - Чтоб он попал в клыки Аримана!
– Ну, нет, моя красавица! Мне платят за его кишки и хвост!
С этими словами Конан шлепнул женщину по тугому бедру и ринулся через темный сад. Он успел заметить тени, мелькнувшие на стене, но перед загородкой и птичником не было никого; сделав свое дело, люди Сагара удалились с благоразумной поспешностью. Петух, злополучный собрат Великолепного, был пронзен дротиком насквозь и уже перестал трепыхаться. Остальные птицы, испуская хриплые вопли, метались среди своих насестов, словно крылатые ночные вампиры у свежего трупа.
Решив, что нужно дать им время успокоиться, Конан растопил печь и принялся ощипывать петуха. После схватки с сагаровой шайкой да игр с прелестной Лелией он испытывал голод; разумеется, одной птицей, даже весьма упитанной, его не утолишь, но не пропадать же добру!
Расковыряв землю за печкой мечом, он бросил в яму рыжие перья и, не снимая тушку с дротика, пристроил ее над огнем. Петухи вроде бы угомонились; тогда, взяв кошму, Конан отсчитал седьмого на третьем насесте и призадумался. Тут была сотня птиц, и только последний дурак мог рассчитывать, что Фигля Великолепный возвратился на прежнее место, чтобы отдаться в руки своему нерадивому стражу. С другой стороны, драгоценный петух был жив и скрывался сейчас в этой рыже-золотистой стае, а значит, конанов наниматель не понес никакого ущерба. Несомненно, старый Хирталамос, разбиравшийся в петухах куда лучше Конана, сумеет отыскать свое сокровище…
