Три недели страха - [15]

С тех пор я многое обдумал и чувствую себя виноватым. Они были простыми людьми из другой эры и другого менталитета. Мои родители были Джоудами.[3] Они тяжело работали и даже не смотрели на окружающий мир. Читали они редко, а их разговоры сводились к земле, еде и погоде. Папа не покупал цветной телевизор до тех пор, пока у него не осталось выбора. Но во многих отношениях родители дали мне то, что я тогда не признавал и не ценил. Они дали мне перспективу. Я — единственный известный мне человек, который рос снаружи нашей среды. Мне знакомы тяжелая работа и страдания, потому что на них специализировалась моя семья. Когда мои сослуживцы жалуются на скуку или обилие бумаги на столах, я противопоставляю этому коровьи роды во время весенних буранов, когда приплод замерзает, если вы не поместите его в амбар через несколько минут.

Я был просто недостаточно крепок для работы на ранчо. Я чинил изгороди, клеймил и вакцинировал скот, вываливал сено из фургонов, чтобы кормить стадо зимой. Но это не увлекало. Я никогда не относился с неуважением к работе отца, но она меня не интересовала. Моя мать сдерживала свою привязанность ко мне, за исключением неожиданных и неуместных моментов. Помню, как я однажды шел по грязной дороге к остановке школьного автобуса и услышал, что мать бежит за мной. Я остановился и закрыл голову руками, ожидая колотушек и думая, что такого я натворил. Вместо этого она обняла меня и стала целовать, говоря со слезами на глазах: «Ты моя жизнь, мой чудесный мальчик». Мать продолжала меня тискать, когда подошел автобус, наполненный смеющимися деревенскими детьми, высовывающимися из окон. Когда я вечером вернулся домой, то спросил, что на нее нашло, а она побледнела и посмотрела на меня широко открытыми глазами, предупреждая, чтобы я не говорил об этом при отце. Только теперь я понимаю глубину родительской любви, которую испытывала ко мне мать. Я сам чувствую то же, когда смотрю на Энджелину, и знаю, что буду любить ее, что бы ни случилось. Я привык искать утешение в теории, что моя мать тайно хотела для меня другой жизни. Теперь я не так уверен в ее секретных желаниях. Думаю, она рассматривала меня как свой суррогат в мятеже против мужа и ее жизни в целом. Не скажу, что мать была озлобленной — это не так. Но она родилась с тучей над головой, которая становилась все темнее. Я примирился с этой мыслью.

Единственным местом, где мы провели больше двух лет, было ранчо Эйч-Эс-Бар между Таунсендом и Хеленой. Хозяин, которого я встречал лишь однажды, был миллионером-инвестором, живущим в Коннектикуте. Он был шумным и болтливым. На ранчо он появлялся в ковбойской одежде, вдохновленной «Бонанзой» и выглядевшей как маскарадный костюм. Мне он не понравился — называл меня Джейк, вместо Джек — но из-за его скверного здоровья, скандального развода и проблем с комиссией по недвижимости мы редко о нем слышали. Отец говорил, что это лучший хозяин из всех, какие у него были, и что с ним он «сошелся характерами», имея в виду, что хозяин никогда с ним не разговаривал. В эти годы я ездил на автобусе в высшую школу Хелены. На пути в город мы подбирали в Ист-Хелене Коуди Хойта. Мы с Коуди стали большими друзьями. Позже мы познакомились и подружились с Брайеном Истменом, вероятно, потому, что никто из нас не принадлежал к какой-то из уже образовавшихся групп. Отец Брайена был пресвитерианским священником в Хелене.

Мы охотились, рыбачили, бродили в свое удовольствие и гонялись за девочками. Уже тогда было ясно, что Брайена ожидает великое будущее. Все девчонки любили его. Он был их лучшим другом и поверенным. Коуди и я знакомились с девочками через Брайена, для которого ни одна из них не была достаточно хороша. По крайней мере, тогда мы так думали.

Окончив высшую школу, Брайен и я поступили в колледж: Брайен — в Денверский университет на стипендию, я — в университет Монтаны в Боузмене, оформив финансовую помощь и кредиты, которые висели у меня над головой десять лет. Когда я двадцатилетним отправился в Боузмен, то знал, что не вернусь ни в Эйч-Эс-Бар, ни на какое-либо ранчо, где работают мои родители. Коуди оставался возле Хелены, работая на стройках и на ранчо, а полгода — в Эйч-Эс-Бар под началом у моего отца. Позже он говорил мне, что это побудило его завербоваться в полицейскую академию, дабы не работать на такого старого сукиного сына до конца дней.

Я ждал, пока мы с Мелиссой обручимся, чтобы представить ее моим родителям, не напугав ее. Отец долго смотрел на Мелиссу, потом повернулся к маме и сказал: «Она слишком хороша для него». Родители Мелиссы, которые тогда жили в Биллингсе и еще не были разведены, чувствовали то же самое. С жарким ветром уверенности, наполнявшим наши паруса, мы поехали в Лас-Вегас с Брайеном и Коуди в машине Брайена, захламляя дороги пустыми банками из-под пива до самой Невады. Мои друзья были шаферами и свидетелями на свадьбе, состоявшейся в церкви в Глиттер-Галч.

Я получил степень в журналистике, оказавшуюся практически бесполезной, и начал работать репортером в «Биллингс газет». В основном я исполнял обязанности ассистента по графике. Мы жили в трейлере около Метропарка, видя и обоняя домашний скот, который приводили на аукцион, и деля жилье с двумя собаками, которые пришли и остались. Мелисса преуспела лучше меня — из ассистента в резервации она стала ассистентом главного администратора местного отеля, а через два года главным администратором. Когда открылась вакансия в Бюро конференций и посетителей Биллингса, Мелисса убедила меня подать заявку и использовала свои связи, чтобы меня приняли. Она имела настолько хорошую репутацию, что совет счел ее мужа достойным. После нескольких лет работы в Боузмене и Каспере, штат Вайоминг, где я изучал туриндустрию, я начал чувствовать себя, как мой отец, всю жизнь переезжавший с места на место.