Три минуты до катастрофы. Поединок - [39]

Уже давно Гурам говорит только о хозяйстве. Какой великолепный у них виноградник, какие фрукты в саду (каждая груша — восемьсот граммов. Кусать нельзя — сок всё зальёт, резать нельзя — сок как из крана течёт), какие крупные орехи лезут в окно. Она узнала, в каком красивом месте пасётся корова, сколько у них поросят, уток, кур, как давят виноград на вино, как закапывают в землю полные кувшины.

Валя не была избалована ни виноградом, ни большими сочными грушами — на это не хватало денег. И, конечно, радостно, когда такое изобилие фруктов и в доме полный достаток.

Ну хорошо, она насытится виноградом и грушами. А дальше что? Что она делать будет? Он ни словом не обмолвился о её работе. «Будешь полной хозяйкой в саду и в доме», — радостно сообщал он. А где она на комсомольский учет встанет? В большом доме отца Гурама?

Гурам говорит теперь только о хозяйстве.

А ей хотелось ещё раз услышать, как он её любит, хоть бы слово промолвил о её глазах. Раньше он так искренне об этом говорил. Может быть, объясниться? Прямо спросить? Что же, он её больше не любит и везет домой только хозяйку, потому что мать умерла?

Нет, просить о том, чтобы он говорил о её глазах, нельзя.

Вале вспомнилось, сколько радости принесли ей четыре ромашки, которые однажды Гурам сорвал для неё в поле, где он был на учениях. Тогда ей казалось, что обрадовали цветы. И вскоре она попросила его снова сделать ей такой же подарок. На следующий день Гурам притащил великолепный букет, на который затратил, наверное, все свои деньги. Чтобы не стыдно было, он тщательно замаскировал покупку в газеты. Валя обрадовалась. И всё-таки это было не то чувство, что она испытала, увидев четыре измятые в солдатском кармане ромашки. То был порыв сердца. Он думал о ней даже на учениях, а букет — просто выполнил просьбу. Просьбу любую можно выполнить.

Если упрекнуть Гурама, что он не говорит больше об их любви, о её глазах, он обязательно скажет много хороших слов. Но силы в них не будет. Надо, чтобы говорить об этом хотелось самому.

Оставаться в комнате Валя больше не могла. Она вышла на улицу и, чтобы никого не встретить, направилась не к центру, а в сторону гипсового завода по хорошо знакомой дороге, ведущей в швейную мастерскую.

В восемнадцать лет трудно решать сложные жизненные вопросы. Посоветоваться бы с кем-нибудь, да кто же в таком деле даст совет. Раньше, о чём бы ни шла речь, у неё был умный и надёжный советчик — Гурам. А теперь? Валя почувствовала одиночество. Слёзы снова подступили к горлу.

Хорошо плакать, если тебя успокаивает сильная мужская рука. Слёзы ещё текут, ещё всхлипываешь, а обида уже прошла, и на душе уже спокойно и радостно. И все недоразумения выяснены, они, оказывается, совсем пустячные, и ещё сильнее чувствуешь, как тебя любят…

И всё-таки она права. После того как он хлопнул дверью и так легко отказался от неё, она не должна о нём думать. Надо найти в себе силы перенести этот разрыв. Потом будет легче. Вся жизнь впереди.

Внимание Вали отвлекло большое скопление людей у переезда. Подойдя ближе, она увидела милицию и солдат с красными флажками, оцепивших железнодорожный переезд и гипсовый завод. Пожилой лейтенант милиции уговаривал людей разойтись, взывал к их сознанию.

— А мне домой надо! — горячился паренёк в ремесленной форме.

— Я же вам объясняю, товарищ, — спокойно отвечал лейтенант, — дорога перекрыта по техническим причинам.

Люди собирались группами, оживленно говорили. К одной из них подошла Валя. И здесь она узнала, что найдены снаряды и мины, которые должны были «взорваться в сороковую годовщину Октября». Это известие поразило её и отвлекло от собственного горя. «Какие молодцы, что обнаружили заговор! — подумала она. — Наверное, солдаты раскопали». Перед нею снова всплыли солдатская форма и чёрные усики Гурама.

Валя прошла ближе к оцеплению. Здесь тоже горячо обсуждалась новость, но передавали её совсем иначе. Снаряды действительно нашли, но никакая это не диверсия. А откуда они взялись, сейчас как раз выясняют. И опасности они особой не представляют. Район же оцеплен для того, чтобы население не мешало военным.

Валя увидела старшину Тюрина, которого хорошо знала, и рядом с ним незнакомого капитана. Но она сразу догадалась, что это командир роты. Именно таким и представлялся он по рассказам ребят.

Она машинально стала всматриваться за линию оцепления. «Может быть, и Гурам здесь», — мелькнула мысль. Но вокруг были только чужие лица. «Да что же это я?», — вдруг спохватилась она и быстро пошла обратно.

Домой вернулась почти совсем успокоенной. Если он мог так просто уйти, значит, не стоит он того, чтобы о нём жалеть. Сейчас главное — хорошо осознать эту мысль. Тогда легче будет всё перенести. Плохого она ему не желает, потому что и сама от него плохого не видела. Значит, просто не судьба. Надо смириться.

Она уже совсем успокоилась, приготовила постель, но спать не хотелось. Валя вырвала из тетради лист бумаги и начала писать:

«Дорогая мама! Новостей у меня нет никаких, всё по-старому. Настроение хорошее…»

Слеза капнула на бумагу, и слово «хорошее» расплылось…

Работа началась на рассвете.