Три месяца в бою. Дневник казачьего офицера - [27]

Теперь, когда выяснилось, что Гинденбург разбит и отошел от Сувалок и немцы ушли на свою территорию, они наверное бросятся на другое место, не у нас. И наверно это будет где-нибудь на юго-западе, между Варшавой и Краковом, старинными братом и сестрой.

Может быть, на счастье, мой полк там поблизости где-нибудь. Потом там, говорят, есть большие конные дела. А здесь я, будучи ординарцем, не могу доставить себе этого удовольствия — побыть в конном бою…

Нет, еду!

23 сентября

Вечер. На письменном столе электрическая лампа со штепселем льет свой ровный, спокойный свет на грязные листы моей походной тетради. Тихо вокруг. Только на улицах, за окнами кипит жизнь! Гудят автомобили. Гудит толпа, наводняющая панели. Откуда-то доносится мушка. Господи! Какой контраст. В зеркале виднеется худое, черно-желтое лицо с подведенными синевой глазами.

Я это там, в зеркале? Неужели я так и сижу в этом мягком кресле хорошего чистого номера лучшей в Белостоке гостиницы! Прямо не верится как-то. Ведь только утром еще сегодня я был там, в старом доме с простреленными потолками. Только сегодня я был грязным, кой-где продранным, небритым и глотал утром мутный чай с жесткими сухарями, пахнущими уже появившейся плесенью. А сейчас я выбрит чисто, с ног до головы одет и даже надушен. В кармане — чистый платок. В желудке — хороший обед. В руках только что был вечерний выпуск телеграмм и шикарная папироса.

Входит лакей с подносом и самоваром. Свежий хлеб, масло, ветчина, лимон (наша мечта на позициях, где приходится пить всевозможную, даже болотную воду) и давно не виданное — пирожное «Микадо».

И подумать, что всего лишь девяносто верст отделяют меня от бессонных, выжидающих, тревожных ночей, от обедов из чего попало; от крови, стонов и страдания.

Когда сегодня в полдень наш поезд выбирался из Граева по только что исправленному пути, немцы послали ему прощальный привет. Появился откуда-то, точно с небес, «Таубе» — летевший до сих пор на высоте, недоступной зрению, и швырнул бомбу, очевидно метясь в поезд. Но увы! Его гостинец поднял столб черного дыма саженях в полуторастах вправо, на опушке леса, Надеюсь, что там в этот момент никого из наших не было.

Провожавшие меня до Осовца товарищи смеялись, что это специально в честь моего отъезда. И действительно ведь, до сих пор они еще не кидались ничем!

Ну, и спать же я буду сегодня на этой широкой, удобной кровати под охраной не зябнущих в сторожевке стрелков, а простого коридорного, сейчас таинственным шепотом предлагавшего мне коньяк, «наиперший и наилепший», и совсем за «бесценок» — пятнадцать рублей бутылка! Недурная цена? Вообще здесь в Белостоке все цены страшно взвинчены. Мой номер стоит пять рублей, а красная цена ему — полтора maximum два, да и то много! Здесь два крупных штаба и масса офицеров. Немудрено, что и цены взвинчены до ужаса.

Пора ложиться. Что же теперь на окраине Граева, там, где тянутся узкие окопы для дежурных частей, делается. Тихо ли там? Или трещат в темноте выстрелы, и глупые, шальные пули валят полусонных, измученных людей, и гудят тревожными залпами скрытые батареи…

26 сентября

Завтра еду в Шеве и оттуда во Львов. А оттуда уже на Карпаты. Сегодня приехал сюда, в Екатеринодар, чтобы узнать в штабе, где мой полк бродит. Он на Карпатах и даже, точнее, по последним известиям, уже на Венгерской равнине.

Вот это другое дело! Не то что в Пруссии, на границе взад и вперед бродить. И наверное у дерущихся в Австрии другое, более приподнятое настроение, потому что мы деремся там в завоеванном краю.

Но что делают газеты! Боже, как далека Россия от представления о войне. По-моему, это даже не уважение к умирающим тысячами бойцам, это цветистое сюсюканье над победами и трудностями войны… Ведь вы же там не были, господа! Как же вы смеете писать — «мы отбили жестокую атаку», «над нами с гулом пронесся “чемодан”»… Да знаете ли вы, что такое атака! И кто назвал из вас эти снаряды «чемоданом». Мы, боевые, так легкомысленно не зовем их. Мы знаем их силу и смертоносность и не придумываем для них развязных, придуманных в кабинете кличек. Везде, куда ни взгляни — во всех журналах, газетах — война. Какие-то неслыханные рассказы «участников», часто наивно путающиеся в определениях: что такое пушка и пулемет.

Какие-то неведомые санитарные чиновники описывают геройские подвиги свои «под градом пуль и штыков». Сочиняют нелепые басни о том, чего не было. Приписывают нашему тихому, молчаливому, но и железному солдату, шинели которого они сами не стоят, или какое-то бессмысленное ухарство и презрение к врагу и к смерти, или же наивную жалость и ухаживанье за раненым врагом и братство с ним «на поле брани в тьме жуткой ночи».

Тьфу! Вас бы, господа, кабинетные храбрецы, вот в эту «тьму жуткой ночи» засунуть, да промочить вас насквозь трехдневным дождем, высушить потом хорошей перестрелкой, когда люди за только что убитого друга ложатся без сожаления о нем, делая из него бруствер, еще теплый и, быть может, дышащий… Посадить бы хоть одного из них в ту канаву, где я недавно отсиживался от прусских драгун, да чтоб он почувствовал уже холодное железо прусского приклада над усталым телом…