Три месяца счастья - [4]

— Я рад, что приехал так поздно.

Анна удивленно вскинула голову.

— Никого вокруг. Никого, кроме тебя. У нас есть возможность поболтать.

В словах и тоне было столько высокомерия и пренебрежения, что она вздрогнула.

Этот человек был не только неприятен, но и опасен. Как раз из тех, безрадостно подумала она, кого я всю жизнь старательно избегала. Ее отец тоже был надменным человеком. Но красивым, и женщин тянуло к нему, как магнитом. Много лет она загоняла детские воспоминания в самый дальний уголок своей души, пока наконец не захлопнула туда дверь и, как полагала, не выкинула ключ. Но теперь эти воспоминания вдруг нахлынули вопреки ее воле. Воспоминания об отце, обвинявшем мать в изменах, об их бурных ссорах, когда они даже не пытались понизить голос, крики матери, что больше ей ничего не остается, когда он у нее за спиной занимается тем же самым. Почему-то присутствие Эдвина Колларда спровоцировало эти воспоминания.

— Ты очень заботишься о моем отце, правда? — Голос заставил вернуться к действительности.

— Да. Вышло так, что я очень привязалась к нему.

— Я так и понял.

Она бросила на него настороженный непонимающий взгляд, и он снова холодно улыбнулся.

— Ты спрашиваешь, откуда мне это известно? — Но Анна молчала, с каждой минутой все больше нервничая.

Где же все мое умение владеть собой, так необходимое сейчас? Напряжение нарастало.

Многие годы она училась следить за выражением своего лица. Пациенты не должны догадываться о том, о чем им знать не следовало, врачи — о том, что их мнения не совпадают. Всегда внимательная, всегда осторожная, сейчас она стояла, покраснев, чувствуя неловкость.

— Ангус Мак-Брайт, — бросил он, словно это все объясняло. Но она продолжала смотреть на него в замешательстве.

— Ангус Мак-Брайт сказал вам… Что?

Мак-Брайт был старым другом Джулиуса. Работал адвокатом в Мидлсбро и всегда заезжал навестить его, если ехал по делам на юг, что, впрочем, бывало не часто. Он нравился Анне — маленький сухощавый человек с плутоватым лицом, у которого не хватало мужества бранить друга за то, что он губит себя, уединившись в Брайдвуд-хаусе.

— Он написал о тебе.

— Никак не думала, что вы поддерживаете связь с кем-то из знакомых отца.

— К каким еще умозаключениям относительно меня ты пришла?

— Это не всеобъемлющее умозаключение, — возразила Анна. — Это лишь следовало из слов вашего отца.

Серые глаза сузились, превратившись в щелочки, и она снова залилась краской. С ним нужно держать ухо востро, чтобы не попасть впросак.

— Итак, вы с отцом подолгу беседовали обо мне. Как это мило.

— Не вижу в этом ничего особенного, даже если так было бы на самом деле.

— Неужели? Меня не проведешь, нечего прикидываться ребенком. Ладно, чтобы ты не очень смущалась, скажу тебе вот что. Отец очень богат, и ты это знаешь. Этот дом — лишь малая толика из того, что принадлежит ему. Его дома разбросаны по всему Лондону, и к любому из них можно прицепить ценник с внушительной цифрой.

Анна не дала ему закончить. Гнев помог стряхнуть оцепенение и стеснительность. Уперев руки в бока и злобно гладя на этого надменного брюнета, она накинулась на него:

— Значит, по-твоему, мне нужны деньги твоего отца? Эти слова оскорбили бы меня, скажи их кто-нибудь другой. Но ты, по-моему, просто не имеешь права врываться сюда, и тем более в чем-либо обвинять меня. Это ты не переступал порог родного дома бог знает сколько лет. Вряд ли можно назвать тебя любящим сыном.

— Ну-ну, продолжай, поделись своими умозаключениями о моем характере, — проговорил он сквозь стиснутые зубы.

— А зачем? — также враждебно спросила Анна. — Что-то не заметила, чтобы ты делился со мной какими-нибудь своими умозаключениями.

— Не люблю навязываться. Не забывай, моя фамилия Коллард.

— Какой очаровательный способ представляться. Ты всегда так любезен?

— Вовсе не обязательно быть любезным, когда имеешь дело с такими, как ты. Грубость — единственное, что понимают женщины твоего типа.

— Женщины моего типа?! — вскричала Анна.

Еще никому никогда в жизни не удавалось так разозлить ее. Она всегда была очень уравновешенной, никак не проявляла своего настроения. И всегда полагала, что показывать сбои чувства вовсе не обязательно, а порою даже опасно. Если такое все же случалось, то это были, скорее всего, лишь отголоски ссор ее родителей, а не ее собственный характер. Детские переживания, конечно, не прошли даром.

Но сейчас она крайне удивилась, как постороннему человеку удалось разозлить ее до такой степени. Хотелось схватить первый попавшийся под руку тяжелый предмет и запустить в него со всего маху. Анна несколько раз глубоко вздохнула, успокаиваясь, а затем осторожно проговорила:

— Я не собираюсь все это терпеть. Ворвался сюда среди ночи и ведешь себя так, словно поймал меня при попытке кражи семейного серебра. К слову говоря, ты все-таки навязываешься. Не писал отцу долгие годы, не прислал ему за это время даже рождественской открытки и…

— Да, похоже, ты мастерица делать поспешные выводы, — сказал он убежденно.

— Твой отец рассказывал мне…

— Мне надоело слушать, о чем тебе рассказывал мой отец. Как только ты успеваешь заниматься делом, за которое тебе платят жалованье, в промежутках между вашими захватывающими разговорами?