Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице - [126]

Может, и нужно было московской царице, высокородной панне Мнишек, оказаться у края бездны, все потерять, утратить все мирские богатства и почести, чтобы понять главное, единственное, все время от нее ускользавшее?! И этим главным была любовь – не горделивая и властная, как раньше, а простая и смиренная, робкая и сильная, настоянная на нежности и благодарности к последнему другу, дарованному ей Провидением. Раньше судьба владела Мариной, а ныне – только Господь!

* * *

Как и думал Рожнов, Аленка ждала за дверью, прислушивалась. Как только Федор вышел, быстро отскочила в сторону. Потом, словно стрелу, нацелила в Федора вопрошающий взгляд.

– Вот что, Алена Федоровна, – тихо сказал сотник, – ты зайди к Марине Юрьевне. Поговорить ей с тобою надобно.

Алена сначала удивилась, замешкалась, но потом все же решила подчиниться. Не до упрямства сейчас было – видно, Мария Юрьевна что-то важное сказать хочет.

Когда она вошла, Марина мерила шагами оружейную, словно думала на ходу. Но в маленьком помещении и шаги, и мысли выходили не быстрыми, летящими, а томительно-тяжелыми, словно в оковах.

– Феденька наш Зверакович сказал, что ты поговорить со мной хочешь, Мария Юрьевна… – начала Аленка.

– Так, Хелена, нам нужно поговорить… – подтвердила Марина. – Поди сюда, садись.

Они сели рядом на кровать узницы, застланную для теплоты какой-то дерюгой, – грубой, но добротной. Марина взяла Алену за руку и ласково сказала:

– Благодарю тебя, Хелена, душа верная… Сослужила ты мне службу, но нынче пути наши расходятся… Свою жизнь тебе нужно начинать. Без меня.

От обиды Аленка чуть не заплакала, губу закусила, на Марину недовольно взглянула, словно зверек рассерженный.

– Как без вас, Мария Юрьевна? Да что вы такое говорите? Али это сотник наш вас надоумил? Эх, одно слово, Завиракович!

– Хелена, Теодор тут ни при чем. Я сама так рассудила. Мы с ним бежать должны, понимаешь? Приказ ему из Москвы пришел – меня убить.

– Бежать? – переспросила Аленка. – И я с вами!

– Тебе и вправду из Коломны уехать надобно, – продолжала Марина. – Но раньше нас. Отрядом нам не пробиться. Придется ехать врозь. Сначала ты и коханый твой – тот, что сласти делает. Потом мы с Федором и Егорка.

– Какой такой Егорка, Мария Юрьевна?

– Незачем тебе знать, кто это. Чем меньше ты знаешь, Хелена, тем меньше над тобой опасности. Но впятером нам не проехать – только врозь.

– Пусть так! – согласилась Алена. – Но после, когда далеко от города отъедем, мы встретимся?

– Нет, милая, душа моя верная. До русской границы нам врозь ехать надобно.

– А после?

Алена вложила в эти слова столько надежды и ожидания, что Марина не выдержала, согласилась.

– А после, Хелена, если захочешь с нами повидаться, встретимся в Литве, у Богородицы Ченстоховской, на Ясной Горе. Есть там монастырь – старинный, славный.

– Правда встретимся, Мария Юрьевна?

– Даю тебе слово! – торжественно пообещала Марина.

– Когда же мы свидимся? – стояла на своем Аленка.

– Ровно через месяц, в храме на Ясной Горе, у образа Богородицы Ченстоховской, после утренней службы… Если только живы будем и до Литвы доберемся…

– Спаси Господь, Мария Юрьевна!

Госпожа и служанка бросились друг другу в объятия. Да разве служанкой и госпожой они были сейчас? Нет, подругами! Как когда-то с Барбарой Казановской, верной спутницей, прошедшей вместе с Мариной всеми ее горькими путями-дорогами, от Самбора до Астрахани.

Бедная Барбара, дорогая Бася! Она оставалась с Мариной даже тогда, когда все прочие поляки покинули несчастную «московскую царицу». И в Калуге, когда привезли на санях обезглавленное тело тушинского царя, Богданки Сутупова, Барбара вышла вместе с Мариной из крепости, чтобы рыдать над покойным. Уж как она вопила – громче самой Марины!

Каким бы сомнительным царем и еще более сомнительным мужем ни был Богданка, с его смертью Марина теряла многое или почти все. Когда Богданку убил на охоте крещеный татарский князь Петр Урусов, у Марины остался только один защитник – атаман Заруцкий. И только Барбара знала, что настоящий отец Марининого Янчика не тушинский царь, а «большой Ян» – Заруцкий. Оттого и крестили Янчика по православному обряду: настоял отец-атаман, православный казак.

Впрочем, этим шагом Марина преследовала еще одну цель: привлечь к себе сердца русских, поскольку польских защитников у нее уже не осталось. Поздно, слишком поздно… Она никогда не была своей в Московии – и не стала бы, даже если бы перешла в православие. Ее мальчика, крещенного в православной вере, тоже никто не считал своим. Сын полячки… Это словно клеймо, которое ничем не вытравишь.

Наверное, если бы Димитр, царь Димитрий Иванович, женился на русской боярышне, пусть даже на Ксении Годуновой, а не на высокородной панне Мнишек, его жизнь сложилась бы по-другому. Он бы усидел на троне, стал подлинным московским царем, принял бы нравы и обычаи московитов, все их традиции, даже самые странные и непонятные. Одобрил бы все – и нежелание знаться с иноземцами, и запрет на столь любимые им увеселения… Тогда бы Шуйский не поднял на него озверевшую толпу. Он бы славно царствовал, Димитр, если бы не она, Марина… Если бы не их свадьба, обернувшаяся кровавой баней…