«Основное» помещение институтского тира оказалось не слишком просторным. Дистанция — 50 метров, линия огня — всего четыре «посадочных места», плюс стоечка для «судьи». В прошлой жизни я был здесь всего один раз (сдавал ГТОшные нормы), но подробностей, увы, не запомнил. Не отложилось в памяти это событие …
— С чего начнём, братцы? С макарыча? — поинтересовался Иван Николаевич, когда мы, наконец, очутились на «стрельбище».
— С него родимого. С него, — ответил за всех Кривошапкин.
Михаил кивнул, выражая согласие, а я молча пожал плечами. Из чего конкретно стрелять, мне было по барабану — оголтелым фанатом пулевой стрельбы я не являлся.
Спустя какое-то время Ходырев, в сопровождении «дежурного по объекту», вернулся из оружейной комнаты и выложил на столы два ПМ и коробки с патронами. Хмурый «менеджер тира», которого, как выяснилось, звали Евгений Семёнович, держал в руках деревянный ящичек. Открывать его он не стал — положил на судейский столик и принялся следить за подготовкой к стрельбе.
Первыми на огневой рубеж вышли Ходырев с Кривошапкиным. Передвижные пулеулавливатели мы установили на линии двадцать пять метров. Почти стандартное упражнение — «грудные мишени», одна серия — пробная, три — зачётные, по полному магазину на каждую…
— Сколько, Семёныч? — спросил подполковник, едва утихла пальба.
— Первый стрелок — сто семьдесят четыре, второй — сто шестьдесят два, — отозвался «судья», закончив подсчеты.
— Да-а. Слабоват ты, Паша, против меня, — с довольным видом констатировал Иван Николаевич. — Дважды в молоко засадил. Учиться тебе еще и учиться.
— Я просто не тренировался давно, — пробурчал в ответ капитан. — А так я не меньше двухсот выбиваю. Как правило.
— Угу, ты еще про плохого танцора анекдот расскажи, — рассмеялся Ходырев и повернулся к нам со Смирновым. — Ваша очередь, товарищи… эээ… курсанты и офицеры.
Михаил и я заняли свои места на огневых позициях. Дождались, пока поменяют мишени, после чего не спеша снарядили пээмовские магазины и изготовились к пробной серии.
— Поехали, — отдал команду Семёныч.
На пристрелку ушло чуть меньше тридцати секунд. Медлить особого смысла не было. Судя по результатам, показанным предыдущей парой, оба макаровых казались вполне надёжными. Оставалось лишь поправить прицел и приноровиться к отдаче.
— Первый стрелок — три шестёрки по кругу, восемь — в голову, четыре семёрки — внизу, — сообщил Семёныч, рассмотрев в «трубу» мишень Смирнова.
Результат, в общем-то, неплохой, в первую очередь, говорящий о том, что целился Михаил правильно — разброс в пределах рассеяния.
— Второй стрелок, — «судья» на секунду замялся. — Хм, хорошая кучность. Две восьмёрки, четыре семёрки, две шестёрки. Все в нижней части.
«Ага, понятно. Линию прицеливания надо сместить повыше».
— Готовы? — вновь прозвучало от судейского столика.
— Готов… Готов…
— Огонь.
На три зачётные серии, по трём отдельным мишеням и с учётом перезарядки, мы потратили около двух с половиной минут. Об этом нам «сообщили» часы, висящие над судейским столиком.
— Сто семьдесят девять. Неплохо, — объявил Семёныч результат Михаила.
Действительно. Выбить из макарыча столько очков (в среднем по семь с половиной на выстрел) сродни подвигу. Послушаем теперь, что у меня.
— Мать моя женщина, — удивлённо пробормотал «судья» секунд через двадцать, отрываясь от смотровой трубы. — Двести двенадцать очков, как с куста.
— Сколько, сколько? — усомнился Иван Николаевич.
— Двести двенадцать. Если не веришь, можешь сам посчитать.
— Я лучше на месте проверю, — подполковник махнул нам рукой и направился в огневую зону, к мишеням.
Мишени, пробитые пулями из моего ПМ, он изучал долго и весьма тщательно. Причём, изучал не один. Смирнов с Кривошапкиным тоже не утерпели и тоже перебрались к мишенной линии. В зоне подготовки к стрельбе остались только я и Семёныч. Я — потому что был уверен, что отстрелялся неплохо. Он — потому что всё уже подсчитал.
— Ну ты и снайпер, Андрюха, — цокнул языком Павел, возвратившись на линию огня.
— Да уж, — покачал головой Ходырев и, хитро прищурившись, развернулся к «судье». — Слушай, Семёныч, а давай-ка мы парня ещё раз проверим. Нечего жмотничать, доставай своего марголина.
— Марголина, так марголина. Мне не жалко, — хмыкнул «смотритель тира», наклоняясь к лежащему на столе ящичку.
— Старичок, — Семёныч ласково погладил поблёскивающее сталью оружие. — Областные с ним когда-то выигрывал. Два раза, в 71-м и 73-м.
— Межвузовские? — бесхитростно поинтересовался я, глядя на пистолет.
— Ведомственные, — пробормотал «смотритель», смахивая со старого «друга» невидимую пылинку.
Стоящий позади меня Михаил внезапно закашлялся.
— Я тогда за общество «Труд» выступал, — как ни в чем ни бывало продолжил «судья». — А потом, как на пенсию вышел, пришлось вот… за «Буревестник» стрелять.
«Ага. Как же? Знаем мы, что это за Буревестник такой, — ухмыльнулся я про себя. — Топорно работаете, товарищи чекисты. Палитесь буквально на мелочах».
Этого «пенсионера» я вспомнил только сейчас. Узнал по лежащему на столе берету. Точно такой же был надет на водителе «Запорожца», что неделю назад тарахтел перед Пашиным жигулёнком, не давая как следует разогнаться ни нам, ни идущей позади «Волге».