Три кинокомедии - [11]

— Когда ты говоришь о порядке, то это просто смешно, — отозвалась жена.

— Сергей Петрович, да не ищите вы их, — сказала Таня, входя в комнату. — Мы, если можно, в другой раз зайдем.

— Нет-нет, мне теперь уже самому интересно.

— Вот, — сказала жена.

— Что — вот?

— Какие-то газеты.

— Это не то, это другое... А, вот она! Здесь моя заметка. Вот: «После конференции состоялся концерт. Смотрю, выскакивают на сцену пионеры и танцуют балет. Пионеры, не занимайтесь балетом, а занимайтесь делом».

Гости разрешили себе посмеяться.

— Смотрите, как я подписывался: «Безбожник!»

Ребята освоились в чужом доме и немного распустились. Таня одернула одного, другого.

— «Мы, три юных октябренка, — продолжал читать Коркин, — хотим идти с вами по одному пути». Ну что вы смеетесь. Нас тогда было не так много, так что «три юных октябренка» — это имело большое значение.

Виолончелист посмотрел на часы и сказал:

— Я вижу, это надолго. Может быть, мы отменим? Уважаемые товарищи потомки! — воскликнул Коркин. — К сожалению, мое время...

— Истекло, — подсказал кто-то.

— Совершенно верно.

— Ну вот... А это — мой вам подарок.

Он вручил Тане газеты.

Чувствуя себя немного виноватым, он хватал пальто, сваленные в прихожей, чтобы помочь хоть кому-нибудь одеться, но никто на это не шел, у него отнимали пальто, и он брал новое.

Таня поймала момент, когда он успокоился, и спросила:

— Сергей Петрович, а вы не пришли бы к нам на сбор? В среду в семь часов.

— Обязательно, обязательно... Непременно приду, только вы, пожалуйста, позвоните мне, а то я могу забыть.

Теряя по дороге калоши и шапки и десять раз сказав «до свидания», дети выкатились на лестницу.

— Ну и нашествие, — усмехнулась жена, когда дверь захлопнулась.

— В среду, — сосредоточился Коркин, — я должен идти к ним на сбор. Но в среду же меня здесь не будет?

— Ну что ж, я скажу, что ты уехал.

— Но у них назначен сбор!

— Ничего, перенесут. Сборы всегда переносятся.

Позвонили в дверь.

Коркин открыл. На площадке стояли какие-то другие пионеры. Это был Бардуков и с ним мальчишки, которые едва умещались на площадке.

— Еще отряд! — в замешательстве крикнул Коркин жене.

— А вы свою газету покажите нам, пожалуйста, — попросил Бардуков.

— А, сейчас, сейчас... Но ведь я же тебе все отдал!

— Товарищи, — отстранив скрипача, взмолилась жена. — Ему надо репетировать, у него вечером концерт.

— Да, мальчик, — вспомнил скрипач. — Передай там в школе, что я уезжаю и не могу прийти на сбор. Мне очень жалко...

— Да-да, — нетерпеливо перебила его жена.

— Непременно только скажи, — попросил Коркин.

— Скажу, скажу, — пообещал Бардуков, честно глядя ему в глаза.

— Нехорошо получилось, что я их прогнал, — сказал скрипач, подойдя к окну.

Прямо к дому по улице шла колонна пионеров со знаменем, горном и барабаном впереди.

Скрипач, ошеломленный, опустил занавеску и отодвинулся от окна. Нет, они шли не к нему, прошагали мимо.

 

Таня все собиралась рассказать Пете о своих достижениях, но никак не могла для этого найти подходящего случая.

Однажды, проходя с Геной по бульвару, она увидела Петю. Он был в спортивной курточке, держал в руке коньки. Таня догнала его.

— Петя, вы что же тогда не пришли, заняты были?

— Зашился, замотался, засуетился, замельтешился, — пошутил Петя. — Ну, что он за человек?

— Раньше был пионерским корреспондентом, а теперь музыкант.

— Да ну, — удивился Петя, — так надо пригласить его на сбор.

— А он сказал, что «я к вашим услугам».

— Ну вот, составь донесение по всей форме в штаб следопытов.

— Доставлю, — улыбнулась Таня.

— Ну, действуй!

Таня пошла назад к Гене, который ждал ее поодаль.

— Ты умеешь кататься на коньках? — улыбаясь, спросила она.

— Умею.

— Поучишь меня?

Каток расположен внутри бульвара. Его окружили освещенные огнями зимние деревья, по обе стороны бульвара озабоченно стоят многоэтажные дома, но этот каток живет самостоятельно и весело.

Каток — это снег, фонари и громкая музыка радиолы. Все, кто там, за оградой, кажутся счастливыми, безмятежными, красивыми людьми. Они постукивают коньками и летят, летят по черному льду, сквозь густой снег, и музыка нежно звенит каждому в отдельности.

На дорожке бульвара рядом с катком Таня училась кататься на коньках. Гена подталкивал ее сзади, она скользила, потом упала и засмеялась. Гена поднял ее, отряхнул шапку. Таня заковыляла в сторону ограды, стала смотреть на каток. Там горели фонари, и темный лед отражал их; играла радиола, и все катались по кругу, и казалось, что это сам каток медленно поворачивается, под музыку вокруг своей оси.

По кругу бежал Петя с девушкой, держа ее за руки, казалось, неторопливо, но они обгоняли всех по пути.

— Ты чего там застряла? — позвал ее Гена.

Хватаясь за прутья, Таня пошла вдоль ограды.

Гена хотел поддержать ее, но только разозлил.

— Зачем ты пихаешься?

— Я не пихаюсь, не просила бы тогда учить.

— Пусти...

Ревела радиола, кружился каток... Вот они... Одной рукой Петя держал девушку за талию. Они ехали по-прежнему не торопясь, неслышно, словно летели невысоко надо льдом. Девушка была стройная, длинненькая, в черном свитере и без шапки, наверно, потому, что у нее были очень яркие золотые волосы. Она поправила их рукой — просто, как дома, — это была гордая, надменная простота,