Три истории о фейри - [3]

Но без ответов ему уйти не удалось; кажется, ребра ему пересчитали с лихвой, а вот зубов у него потом обнаружилась некоторая недостача.

Энгус ни словом потом приятелей не упрекнул, и, поскольку он не чихнул даже от такой поддубной ночевки, они его послушались и себя не винили. И вскоре с преогромным удовольствием на свадьбе Энгуса с Джоди говорили тосты, такие длинные, что от начала до конца можно было успеть протрезветь, выпить и захмелеть снова.

Пэдди, Майк, Диллон и Энгус всю жизнь дружили, а если и случалось им заспорить, то лишь по тому поводу, кто же из них первый на пирушке придумал про Энгуса вопросы задавать. Каждый говорил, что он подхватил, а начал другой: Майк кивал на Диллона, Диллон на Пэдди, Пэдди на Майка, а Майк снова на Диллона; и только Энгус слушал их молча и молча подливал еще золотистого, ароматного, искристого яблочного сидра.

* * *

А еще некогда жил в деревне Ахаваннах кузнец Лиам Донахью с женой-красавицей; жили они так, словно с каждым днем влюблялись в друг друга все больше; и жили в достатке, не думая, что на стол поставить, привечая и угощая друзей и родню от всей души; но все же в чаше их счастья была трещина — очень долго не было у них детей.

И когда Аланна родила Лиаму первенца, сына Киарана, Лиам не давал ей ногами на землю ступить, все на руках носил и ее, и сына. Мальчик был таким крепеньким и красивым, что все, входя к ним в дом, говорили: «Благослови его Господь»; ведь именно таких детей фейри любят красть и уносить к себе в холмы.

И однажды пришла к Донахью в дом странная женщина, укрывшая лицо капюшоном, в зеленом плаще с белой меховой опушкой. Она вошла, сказала, что очень устала, и попросила воды; а пока пила, не сводила взгляда с ребенка в колыбели, хотя Аланна, почуяв недоброе, встала навстречу ей и пыталась заслонить малыша. Но взгляд этой гостьи ускользал от Аланны и снова стремился к ребенку.

Лиам, вернувшись домой, застал жену в таком отчаянье, что поначалу она не могла вымолвить ни слова, задыхаясь от слез и страха. И когда он выслушал ее историю, то сам побледнел, хотя постарался скрыть свои чувства и успокоить жену.

Ребенок проснулся и заплакал в один голос с матерью: он тянул к ней ручки и ныл, и скулил, и повизгивал всю ночь напролет; ничто не могло его успокоить, и в предутренней темноте Лиам заметил, что глаза его теперь отсвечивают зеленоватым, как у кошки, сиянием.

Сомнений не было: в их колыбели остался подменыш, и Лиам, не дожидаясь рассвета, заторопился к священнику.

Но, когда он с отцом Мэлоуном вошли в дом, то увидели, что колыбель пуста, очаг остыл, и нет в доме ни подменыша, ни Аланны.

Лиам чуть не обезумел, он метался по дому, выкликая имена жены и сына.

Горячие молитвы отца Мэлоуна не вернули семью Лиама, и Лиам едва не вытолкал его взашей без всякого почтения к возрасту и сану.

Кроткий отец Мэлоун пообещал к вечеру прийти снова, но Лиам, если и слышал его, то почти не понимал, о чем он говорит.

Он мог думать только о том, как же ему вернуть жену и сына; и к вечеру он уже был у подножия холма, где, как всем было известно, фейри часто устраивали свои танцы. В руках у него была фляга с виски.

Когда луна взошла, Лиам оглянулся и щедро окропил землю виски, едва не ополовинив флягу. И не успела земля впитать последние капли, как раздался скрипучий сварливый голос:

— Эй, эй, если ты не хочешь свое горло промочить глотком доброго виски, то лучше отдай мне; а на землю не лей — от этого на ней ничего не вырастет.

Вслед за голосом Лиаму показался и его обладатель — фир дарриг, крошечный фейри в красной куртке с синим носом.

Фир дарриг, как известно, озорники, самые большие любители розыгрышей из всех фейри, великие искусники в заклятии пишог, заставляющие человека видеть то, чего нет; но еще они ценители виски и за глоток могут помочь тем, кто попал к фейри в плен.

Лиам дал ему сделать целых три глотка, а потом достал вторую флягу, полную до краев. Взамен Лиам попросил амулет, который разрушает чары, потому что без такого амулета ни один человек не захочет уйти из чертогов фейри.

Фир дарриг только засмеялся, — мол, зачем он тебе? — но все же дал Лиаму амулет.

Затем Лиам попросил показать ему дорогу в чертоги фей; фир дарриг снова рассмеялся, но махнул рукой — и у подножия холма открылся вход, в котором виднелись уходящие вниз ступеньки.

А потом синеносый приложил амулет ко лбу Лиама, и тот увидел безопасную, хоть и запутанную как клубок, с которым кошка играла, дорогу в чертоги фей.

— В чертогах ничего не ешь и не пей! — прокричал он вслед Лиаму, который уже ступил на лестницу, ведущую вниз.

— И зачем только пошел, — плаксиво вздохнул он и вытряхнул последние капли из фляги.

А Лиам шел, затаив дыхание, и от дивной росписи стен и поющих под ногами ступеней кружилась его бедная голова; Лиама окутывал мягкий разноцветный полумрак, который убаюкивал душу; потолок то уходил на высоту, немыслимую даже в соборе, то спускался вниз, грозя раздавить; но Лиам упорно повторял имена жены и сына и шел вперед, в парадный зал королевы.

Чары фир дарриг сделали так, что никто его не видел, пока он не стал прямо пред троном.