Три грустных тигра - [10]
За всей этой чипухой чуть не забыла сказать тебе что вот уж год как потиряла я паследнюю надежду завести ребеночка. Обрадовалас было, да нет опять мимо, а типерь и не надеюс, мне уже в расход пора. Да Эстель, не молодеем веть а толька наоборот. Пиши, не забывай свою падругу, она тебя любит и помнит, как в школе вас путали будто родных сестер, твая навек
Делия Досе
Пос скриптум Хильберто твоему шлет привет
Нудумаю пагавари пагавари завидись патом ей надоела аяей пряма дарагуша, ты есси хочш знать сильнашибаишся (так и скаала) сама не знаиш как ты ашибаишся: я на самам дели проста хчу като развеица я грю не сабираюсь тут сю жинь сидеть я вам ни мумие штоп в магили лижать как фараены и прочии не ну самам дели я ж ни старуха дреня я от те клинусь я тут ни астанусь в вичерним плате а на танцы видитили ни хади щас: ждити даждетись и тадана ткая мне гврит, ты, ана ткая мне гврит, а сама так ручкай сваей верхвнис, вся иссибя, ты, грит, можеш катица куда хочш я тибя диржать ни стану и тармазить нистану: я знаиш тибе ни мать понила гврит и хлопаит рукой паэтим чорным сваим губищщам и как заарет мне прям в уха я тока шт ни аглохла, а я ей синьора (да да прям вотак синьора уш я т знаю када выпиндрица, типа культурная) ни умеити вы жить сиводнишним днем куда вам в этам ся бида, яснае дела вам миня ни панять из вас писок уже сыпица, а ана апять за свае и пашло паехала: да катисты куда твая левая нага зхочит, ссыкушка, мне глубако папалам на што ты там са сваей жинью и са сваей мандой делать сабираишся, дела твае и хахаля тваиво, а я в ети игры ниграю, так што топай давай на улицу не задерживаю, а я ей грю, ничиво-та ты, грю, ни панимаешь, милая, ничевошеньки, с чиво ты фтимяшила сибе, што я кхахалю я на карнавал, а в танцах ничо угаловнава нету, этт я ей так скала а ана мне ткая гврит, исканца-та в канец, я тибя напривязи ни диржу, а миня уже всю выбесила, чусвую сичас взарвусь и ткая гаварю ей мы адин рас живем милая и пражить тоже нада уметь а ни сякий умеит понила? и тут ана грит слуш слуш вонана твая музыка, тваи танцышманцы, блятки тваи, атправляйсь уже, тока спирва пслушай внимательна, иди и боше ни вазвращайся, сюда прихадить дажи думать нисмей, а придеш, так дверь будит закрыта на засоф, а будиш акклачиваца на лесницы, так пазаву упрафдомшу штоб тебя выкинула уяснила нда думаю эта уж полная жопа а сама слышу, точна, музыка грахатает, завадная такая, ритмичная, пачти на углу, и грю штош ты так разнерничилас падруга, успакойсь, успакойсь валирьяначки выпь и тут эта сучонка гврит замолкни и праваливай давай и се ниче боши ни грит ващ ничо ни славечка и спиной пварачиваица, и я тада тоже биру свае буа и сумачку и патихоньку ткая начинаю выходить, шажок стала и ищо шажок стала и ищо шажок стала и уже в двирях ткая разврачивюс низапна как БетаДевис и грю ей паслуш внимательна что я тибе скажу: один рас живем паняла ты или нет, чутьлини ару ва фсю глотку: адин рас пафтаряю живем, а как памру я, вот тада ни будит ни карнавала ни будит ни музыки ни будит ни виселля а пчему да патаму шта жини ни будит панила ты, патаму шта Магалена Крус каторая сичас пириттабой стаит будит уже на том свете ааттуа тово што здесь ни видна и ни слышна, се, кончин бал, пгасли свечи, милая мая, гврю ей, и тут ана гордая ткая пврачиваица ка мне в профль и гврит ну вот нашлась адвокатша для карнавала. Иди уже штоп я тя ни видила.
Мы с братом придумали способ раздобыть денег на кино, который следовало бы запатентовать. У нас больше не получалось, как раньше, просачиваться в «Эсмеральду», слишком мы выросли: заговорить зубы контролеру или отвлечь его, инсценировав потасовку и вопя «держи вора!», пока один не прошмыгнет в фойе, а второй появится позже и попросит разрешения войти, чтобы передать брату кое-что срочное от мамы, и оба мы в результате останемся внутри — такие штуки больше не срабатывали. Теперь мы отправлялись дорогой на Санта-Фе. Сначала собирали старые бумажные пакеты — за десяток давали один сентаво во фруктовом лотке на улице Бернаса (однажды тамошний хозяин посулил мне за сотню двадцать пять сентаво, и когда я, все еще ослепленный этим откровением: — Клондайк! Идиот! Считать не умеет! — прибежал к нему с двадцатью пакетами — жертва золотой лихорадки — и потребовал пять сентаво, то получил в ответ только ухмылку, потом хохот, а потом злорадное: «Ты что, думаешь, я совсем придурошный?» и почему-то вдобавок: «Да забери ты на хрен свои пакеты!»; так я познал горечь двойного обмана), а если пакетов было не набрать, мы соображали со старыми газетами, выклянчивали по всем соседям или искали где придется и, наконец, с драгоценным грузом являлись в рыбную лавку — там газеты шли дешевле, чем пакеты. (О том, чтобы ходить за соседей по магазинам и получать на чай, даже речи не было: в нашем доме все едва сводили концы с концами — и Лесбия Дюмуа, щедрая пятнадцатилетняя проститутка, и Макс Уркиола, транжира и полуночник, престарелый крупье, и донья Лала, расточительная пожилая обожаемая содержанка трижды героя: авиатора, полковника, политика (все они были и остались эпическими персонажами: не презирайте за скудость описания эти строки, стремящиеся быть всего лишь исключительно, навечно безделицей); все они переехали, пропали, умерли: мы потеряли их, как и детскую невинность, и научились, не стесняясь, принимать вознаграждение, мы росли и уже знали, что означает торговать своими услугами — легче торговать использованными пакетами, старыми газетами или…)
