Три горы над Славутичем - [25]

Но сегодня ожидалось другое шествие. Император пригласил в свою столицу еще одного вождя варваров — таинственных антов, которые не раз, заодно с родственными им сплавинами, разоряли пограничные провинции государства. Теперь, благодаря мудрой и дальновидной политике Императора, анты поссорились со склавинами и, кажется, готовы оказать Второму Риму военные услуги, взять на себя защиту тех самых границ, на которые сами же прежде нападали. Константинопольцы не забыли нескольких принявших христианство антских вождей, один из которых в свое время возглавлял пограничные войска на правом берегу Истра, а другой командовал боевым флотом на просторах Понта Евксинского. А на сей раз речь шла об антском вожде-язычнике, который со своим войском должен был помочь Империи охранять ее рубежи вдоль Истра. Говорили, будто он уже дал предварительное согласие послам. И конечно же, Император, величайший из дипломатов, сумеет здесь, в своей столице, окончательно уломать этого дикого варвара, как не раз уже уламывал ему подобных.

И еще шли разговоры о том, что ожидавшийся гость — вождь далекого антского племени, обитающего на горах у среднего течения Борисфена, где степи сменяются лесами, и что племя это за последнее время стало сильнейшим среди антов, а вождь его стремится объединить под своим началом все прочие антские племена.

Но вот послышались звуки многих труб, звонкий стук множества подков по камню, и толпа увидела показавшихся всадников на одинаковых конях, в золотых шлемах с красными перьями — почетный эскорт гвардейцев, возглавлявших и замыкавших шествие…

* * *

Когда миновали, пройдя под сводами ворот, окруженные глубокими рвами новые и старые стены Царьгорода, каменные, мощные, многорядные, с частыми и высокими башнями — четыре сотни круглых и угловатых башен! — Кий усмехнулся невесело и тихо сказал ехавшему рядом Горазду:

— Таких стен не одолеть, их и подкопом не возьмешь. Зря хвалился Воислав.

— Нам бы такие… — задумчиво отозвался боярин и придержал коня, чтобы дать князю возможность выдвинуться вперед. Они въезжали на головную дорогу Царьгорода — княжью честь следовало блюсти.

«Нам бы такие! — повторил мысленно Кий. — Да где столько камня добыть? А ежели не из камня — из дерева? А? Что ж, лесу хватило бы. И рвы копать ни к чему — яров и обрывов на Горах хоть отбавляй. А кто и когда станет строить? Да и надо ли? Ладно, там видно будет. Сейчас не о том забота…»

Он приосанился, стараясь никому и никак не показать, как потрясла его обширность этого города на семи холмах, в который они въезжали, — с прямыми мощеными улицами и площадями, в зелени широколистных платанов и мохнатых кедров, с высокими, как родные тополя, кипарисами; с великим множеством мраморных и бронзовых статуй, с бессчетными рядами светлых колонн и темных древесных стволов. Возможно ли на Горах создать подобное? Нет, пожалуй. А отчего?..

Кий не оглядывался, но знал, что позади, в окружении многих сопровождающих ромеев, едут сероокий Хорив, долгобородый Горазд и десяток лично им отобранных гридней; а в ромейской колеснице — Белослава с пятью родственницами; и еще — в трех других колесницах — обильные дары ромеям: различнейшие меха редких мастей, куски воска и сосуды с медом, а также с десяток украшенных золотом и каменьями отменных железных мечей, изготовленных лучшими мастерами Подола и взятых с собой не без умысла…

А перед ним мотались рыжие конские хвосты и покачивались на золотых шеломах всадников яркие перья: впереди гарцевала полусотня ромейских гвардейцев. Он знал, что другая, такая же полусотня, идет позади. Как, однако, стучат по камням их подкованные кони! А что, ежели свою дружину так же подковать? Невелика наука, а коням — сбережение, особенно зимой, чтобы по льду не скользили ни в полюдье, ни на Боричевом увозе. Или подольские кузнецы на сумеют?..

Кий глядел прямо перед собой, не поворачивая лица, но замечал, что по краям дороги, за рядами ромейских гвардейцев, толпилось множество нарядно одетых горожан, и вдоль всего пути — в пурпурных полотнах, коврах и цветах светлокаменные колонны различных строений, среди кустов и деревьев — фонтаны и всевозможные статуи, пешие и конные.

Особенно поразила его одна статуя, выше всех прочих, уже в конце дороги, когда въехали на обширную головную площадь, именуемую Августеон, что означало «Священный». Площадь вся была устлана мрамором и окружена галереей аркад и портиков с двойными рядами колонн, вся уставлена бронзовыми и мраморными фигурами. В стороне высился невиданного великолепия многоглавый храм, а впереди теснились под куполами и двускатными кровлями колоннады и портики императорского дворца. Здесь же, на площади, стоял золотой столб, от которого во все стороны расходились дороги, ведущие ко всем провинциям Империи. А рядом со столбом — на семи беломраморных уступах с какими-то надписями — уходила в небо колонна из потемневшей бронзы, и на ней — устрашающе великий бронзовый конь, несущий всадника в золоченых доспехах. Хвост у коня был подвязан, а грива подстрижена, как у коней федератов. А одна только бронзовая нога всадника была, пожалуй, поболее самого Кия. В одной руке тот всадник держал увенчанный золотым крестом шар, а другую простирал ладонью перед собой, будто повелительно останавливал кого-то, видимого им с высоты. С плеч спускался на широкий круп коня плащ, усеянный золотыми звездами. Кию подумалось, что звезды эти собрались здесь со всего неба и только ждут наступления темноты, чтобы покинуть дневное пристанище и вновь подняться обратно, поближе к ясному месяцу… На голове у всадника красовался золотой обруч с расходящимся кверху пучком золотых перьев. Золото, золото, золото… повсюду золото… Сколько же его в Царьгороде!